Обнаженные и мокрые, Роберт и Иоланта дошли наконец до центра, где все мосты встречались, обрываясь в никуда. Голые люди сыпались в пропасть, подобно стае обезумевших леммингов, – без сомнений и колебаний. Всего на секунду они склоняли над бездной раскрасневшиеся лица, заглядывая в нее, давая ей заглянуть в себя. А потом валились туда, некрасиво, точно поломанные куклы.
Стоя на самом краю, замирая от ужаса, Роберт тоже посмотрел вниз. Видимо, одновременно с ним в пропасть заглянула Иоланта – над ухом прошелестел восхищенно-испуганный вздох. Там, внизу, возлежа на потоках раскаленной лавы, распахнув усыпанную мелкими зубами пасть, их поджидал Магьян Кербет – Седой Незрячий, белый от старости и бесконечно голодный. Непознаваемый, непостижимый, но оттого не менее реальный. И он не был крысой. Роберт отрешенно подумал, что все правильно и все так и должно быть, и если где-то в Аризоне, на другой стороне Земли, крестьяне молятся Великому Червю, то где-то должен быть тот, кто питается такими червями. Это странное равновесие каким-то образом успокоило Роберта. Шагая за край, он глупо улыбался, понимая, что от смерти его отделяет лишь мгновение свободного падения. А Седой Незрячий рванулся к нему навстречу, оттолкнувшись от стен широченными лапами-лопатами. Но, странное дело, приближаясь, он совершенно не увеличивался в размерах. Напротив, становился меньше, и меньше, и меньше, покуда не сжался до размеров подземного белоглазого карлика. И когда его подрагивающее рыло оказалось на одном уровне с синими глазами Роберта, Магьян Кербет впился в них звездообразным наростом из щупалец и отростков.
Обжигая Зареченского яростным поцелуем кротьего бога.
* * *
В Ночь повиновения даже погода обезумела от уплотнившегося напряжения. Чуть больше двадцати лет назад, чудовищно жарким августом, в эти земли вернулся Седой Незрячий. Он пришел в другом обличье, на двух ногах, обутых в стоптанные кирзовые сапоги. Волосы его поседели, а ногти обломались до самого мяса, но в провале вытекшего глаза вспыхивали и гасли новые звезды и целые Вселенные умирали под неслышный безумный смех цве́та непроглядной подземной мглы. Почти полгода понадобилось ему, чтобы возвестить о своем возвращении. Полгода смертей, боли и слез. Полгода крови. Прежде чем Сибирь, изможденная, измотанная, запуганная, не упала перед ним на колени, повинуясь новому старому Владыке. И тогда Седой Незрячий заботливо поднял страну на ноги, опаляющим поцелуем вдохнув в нее силы. Он сделал ее независимой и свободной. От всех, кроме себя самого.
Потому-то в Ночь Повиновения даже смертоносный северный ветер, обычно смеющийся в лицо богам, выл от страха, не в силах найти укрытие. Мириады снежинок, и среди них ни одной похожей, поднимались от его воя, начиная свой исход в поисках места, где можно упасть и остаться до лета, смерзшись в прочный наст. Они взмывали в черное беззвездное небо, пытаясь с высоты разглядеть новый дом, и с отчаянием самоубийц бросались вниз, стремясь разбиться о широкую белоснежную равнину, по которой брела одинокая человеческая фигура. Не долетев до нее, снежинки гибли, оборачиваясь редким дождем, нелепым и неуместным посреди февральской пурги.
Несмотря на залепленное мокрым снегом лобовое стекло, подполковник Берг первым заметил яркое свечение на горизонте и сразу указал на него водителю. До Разлома оставались считаные километры, и оба они – и Берг, и его напарник – вздохнули с облегчением. Подбирать Отмеченных близ Разлома было небезопасно. Защитный скафандр делал подполковника неуклюжим: медленно сняв ракетницу с пояса, он навел ее в темную тушу свинцового неба. Негнущиеся пальцы спустили курок. Созывая остальных Крыс, взвилась зеленая комета. Нашли! – возвещала она. Водитель круто развернул аэросани, задавая направление «ловчим», волокущим за собой тяжелый саркофаг. Рискуя вывалиться за борт, Берг привстал, вцепившись в поручни. Сани летели на предельной скорости, хотя теперь можно было не торопиться. Отмеченный поцелуем кротьего бога уже здесь, бесцельно идет им навстречу. Осталось лишь подобрать его и подарить ему цель и смысл.
Среди снежного буйства подполковнику наконец удалось разглядеть детали. Отмеченный сиял тем искусственным светом, что источают невидимые лампы Норильского купола, только стократ ярче, злее. Спрессованные сугробы оседали и текли ручьями в радиусе пяти метров от изможденной фигуры. За его спиной уродливым шрамом на мертвенно-белом лице зимней тундры обнажалась полоса черной земли. Тающие снежинки превращались в сверкающие капли, которые тут же испарялись, окутывая Отмеченного белыми клубами, сплетая вокруг него кокон. Даже на таком расстоянии Берг чувствовал источаемое светящимся телом напряжение, закрученную в тугой узел энергию невероятной мощности. Не сдержав восхищенного возгласа, подполковник упал обратно в кресло, принявшись спешно прилаживать к скафандру неудобный шлем.
Не доезжая метров двести, Крысы рассыпались широким веером, не заглушая аэросани. «Ловчие» выкатили вперед саркофаг – контейнер на полозьях, похожий на уменьшенный вагон пневмопоезда. Выдвижная лестница в три ступеньки, два круглых окна с занавесками, а внутри… Поцелованный не должен догадываться, что скрывает саркофаг, пока не окажется в нем.
Неловко ступив на снег, Берг поднял руку, призывая остальных Крыс оставаться на месте. Теперь, когда ненадежный Мартынов наконец-то сгинул в подземельях кротьего бога, следовало подавать подчиненным правильные примеры. Дверь саркофага Берг отворил сам, чтобы ее тяжесть и толщина не насторожили Отмеченного. После этого пришлось просто стоять долгие пять минут, слушая свое громкое дыхание в сфере шлема. Когда же Берг смог разглядеть выжившего, то немало удивился, узнав молодого журналиста из Союза, что прибыл вчера утром. Впрочем, подумал подполковник, что сибирские шахтеры, что заезжие борзописцы – все они одинаково мертвы для мира. Похоронены под толщей мерзлой неласковой земли. Правительство, конечно, бросит все силы на спасательную операцию. Некоторые тела даже действительно найдут. Но только не это.
– Видел и выжил, – шепчет Берг благоговейно.
Роберт Зареченский постарел и осунулся. Все тревоги, все лишения, все кошмары этой ночи морщинами отпечатались на его некогда красивом лице. У него не осталось ни волос, ни бровей, ни ресниц. Обнаженное тело покрывали синяки и кровоподтеки. Он что-то говорил, но скафандр глушил звуки. Берг, как сумел, жестами объяснил, что ничего не слышит, и указал на распахнутую дверь, за которой виднелась небольшая комната отдыха: мягкий диван, выдвижной столик, тумба со сменной одеждой. Все это превратится в пепел, едва лишь Поцелованный окажется внутри. Он еще не понимает этого, его манит сама возможность отдыха, безопасности. Подполковник Берг растянул губы в широкой улыбке: отбрось сомнения, говорил он, перестань думать хоть на минутку, мы позаботимся о тебе, ты в безопасности. И, словно услыхав его мысли, Зареченский доверился незнакомцу, одетому в подобие водолазного костюма, и шагнул внутрь.
Проходя мимо подполковника, он вновь что-то сказал, и Берг понял, прочел по губам: они идут, я видел, они снова идут. Странную фразу подполковник тут же выбросил из головы. Сейчас у него было более важное дело. Сегодня ночью Большой Норильск сократил потребление энергии до минимума, остановив все крупные предприятия. Рабочие радовались внезапному выходному дню. Горожане готовились ко Дню повиновения, испытывая смутную тревогу, привычную и потому не слишком явную. Лишь небольшая горстка людей, едва ли больше сотни, нервно поглядывала на искусственное небо, по которому то и дело пробегали синеватые всполохи.
