Чтобы снять Сферу с холодильника, пришлось встать на цыпочки. Выпуклые стеклянные бока удобно легли в ладони, словно только того и ждали. Внутри уже давно не бывало ничего живого, кроме мелких насекомых. Шейные суставы скрипнули, когда я опасно приблизил лицо к горловине аквариума, чтобы выдуть оттуда скопившуюся пыль. Половицы тоже скрипели, когда я наступал на них, направляясь в спальню. Странно, никогда не скрипели, а тут – прямо тревожная сигнализация. Еще не хватало, чтобы заскрипели дверные петли.
Петли скрипнули. Протяжно, заунывно, как ржавые ворота древнего замка с привидениями. Все вокруг вдруг стало невероятно шумным и громким. Сердце грохотало барабаном, выстукивая ритм нервный, но ровный. Воздух покидал легкие со звуком работающей вытяжки. Даже взмах ресниц поднимал такой шум, что слышно было, вероятно, на другом краю Земли. Однако Лиза продолжала спать.
Безмятежное, но при этом какое-то очень сосредоточенное лицо. Губы, приоткрытые ровно настолько, чтобы виднелись ровные белоснежные зубки. Кокон из одеяла, сбившийся в ноги да там и застрявший. Левая рука, заброшенная за голову, острым локотком прицелилась в окошко. Правая…
Присев на корточки перед спящей Лизой, я некоторое время, стараясь не дышать слишком громко, смотрел, как размеренно вздымается ее грудь, спрятанная в чашечках кружевного бюстика. Не знаю, каким образом ее пальцы оказались в моей руке. Я поцеловал их все до одного, надолго прикладываясь губами к каждому суставу. А потом осторожно опустил ее кисть прямо в жадное горло Сферы.
Я ожидал, что Лиза выгнется дугой, забьется в конвульсиях, как та девочка из «Экзорциста». Но Сфера в очередной раз не оправдала моих ожиданий. С безвольно повисших пальцев на дно аквариума полилось слабое сияние. Почти как фосфорное свечение над свежей могилой, только голубоватое. Лиза продолжала лежать неподвижно. Однако теперь – это чувствовалось как-то особенно отчетливо – это уже не была неподвижность спящего тела. Лиза была похожа на Спящую Принцессу из сказки.
– Гроб качается хрустальный… – прошептал я.
Выйдя из комнаты, я тихонько прикрыл дверь. По внезапно переставшим скрипеть половицам ноги вернули меня в кухню, к остывшему чаю, черствым баранкам и Брюсу Уиллису. Мне нужно было вновь чем-то занять глаза, руки и зубы, которые уже почти крошились, со скрипом стираясь друг о друга. Кажется, престарелый лысый супергерой вновь всех победил. Впрочем, разве могло быть иначе? Я хочу сказать, ведь для того кино и создано, верно? Чтобы показывать торжество добра над злом, прекрасного над уродливым… жизни над смертью. Ведь в реальном мире так получается далеко не всегда. Более того, в нашем мире это скорее исключение, чем правило. Сегодня у нас с Олесей получилось, пусть даже она об этом не догадывается. Да и то, мы ведь одержали локальную победу, всего лишь отсрочили неизбежное. Сколько еще продержится наша маленькая армия, при столь ограниченных поставках боеприпасов и продовольствия? Да, у нас есть еще бабушка Зина. И тетя Лида, сестра моей покойной супруги. И еще тот мальчик из Леськиного класса, который ей нравится… Илья, что ли? Ничего-о-о… Как-нибудь протянем.
…люблю тебя, Лисенок…
В конце концов, есть еще я, верно? И я тоже тебя люблю. Сильнее, чем кто бы то ни было.
Разноамериканцы
Я почуял его гораздо раньше, чем увидел. Резкий запах одеколона накрыл меня с головой, рисуя портрет позднего гостя – светловолосого, среднего роста, среднего телосложения, средних лет. Квинтэссенция среднего, воплощенная в одном человеке.
Перед тем как открыть дверь, я щелкнул выключателем, залив крыльцо матово-синим светом энергосберегающей лампочки. В сумерках я вижу ничуть не хуже, но стоит подумать и о госте, верно? Незнакомец оказался почти таким, каким нарисовало его мое воображение. Разве что чуть полнее. Липкое облако одеколонных паров вломилось в открытую дверь, стремясь поглубже залезть в мои ноздри. Дьявол, ну зачем так душиться, когда ртутный столбик даже ночью не сползает с отметки в 101 градус?! Чертова шкала Фаренгейта, никак не могу к ней привыкнуть. Когда наша семья спешно покидала родное Таврово, я никак не мог взять в толк, зачем наряду с действительно важными вещами бабушка прихватила старый спиртовой термометр. Теперь-то понимаю, что мы – это наши привычки. С тех пор как не стало ни бабушки, ни термометра, мне кажется, что я нахожусь в каком-то температурном аду. Незнакомец, упакованный в костюм-тройку, казалось, совершенно не тяготится влажной летней духотой.
– Мистер Саулофф, я полагаю? – вместо приветствия спросил он.
– Вы полагаете верно.
Поправлять бесполезно. Чертовы янки физически не способны произнести букву «в», когда дело касается окончания русской фамилии.
– Меня зовут Ричард Ольсон, и я…
– Спасибо, у меня уже есть бесплатная Библия. Даже две.
Резковато получилось, но, черт возьми, коммивояжеры иначе не понимают.
– Я представляю интересы вашей соседки – миссис Ковальски. – Ольсон смерил меня недовольным взглядом. – Могу я войти?
– Нет, не можете, – вздохнул я, понимая, что столкнулся с кем-то похуже назойливых комми. Усредненный зануда, воняющий усредненным одеколоном, – куда ни шло, но представлять интересы миссис Ковальски может только конченая сволочь. Конченая усредненная сволочь.
– Это касается ее мужа, мистера Ковальски, – многозначительно намекнул Ольсон.
– Вы хотели сказать, ходячего трупа мистера Ковальски? – перебил я.
Чертовы правозащитники! Даже странно, что при таком гипертрофированном уважении ко всему и вся, включая цвета кожи и сексуальные ориентации, они начисто лишены такта в отношении личного времени обычных людей…
– Мистер Саулофф, я бы попросил вас воздержаться от подобных высказываний, – Ольсон подпустил в голос строгости. – Поскольку мистер Ковальски ввиду объективных причин не может самостоятельно представлять свои интересы, миссис Ковальски наняла меня. И я вижу, что все основания для этого есть.
– Это навязчивое желание жрать человеческие мозги вы называете «объективными причинами»?
Честно говоря, не ожидал, что старая грымза Ковальски пожалуется правозащитникам. Подумаешь, полаялись по-соседски, с кем не бывает? Видимо, преклонный возраст миссис Ковальски дает о себе знать – старушка явно не в своем уме. Хотя какие могут быть сомнения? Я хочу сказать, разве человек, сознательно сделавший зомби из умершего родственника, может считаться психически здоровым? Я сейчас говорю не о законах, а о здравомыслии…
– Хочу вам напомнить, что некроамериканцы считаются полноправными членами общества и всякое проявление ксенофобии в их адрес преследуется законом! – отчитал меня Ольсон.
Шпарит как по писаному, говорила про таких вот Ольсонов моя ныне покойная бабушка. Но за внешним спокойствием и хорошо поставленной речью – я чувствовал это – правозащитник начал закипать. Не любят они правды. Не привыкли. Однако шутки шутками, а сегодня закон действительно скорее на стороне зомби и их родственников. Когда три года назад из всех телеящиков, радиостанций, газет, журналов, со всех блогов и сайтов по Штатам начала растекаться эта зараза, сопровождаемая стойким запахом тухлой мертвечины, я, честно говоря, не поверил. А к законопроекту, уравнивающему в правах живых и немертвых, отнесся как к нелепой шутке, острой политической сатире, обличающей шизанутую американскую толерантность. И, похоже, не я один. Не вижу иного объяснения тому, что этот маразматический законопроект конгресс одобрил большинством голосов. Подавляющим большинством!
