После этого он отвернулся к стене лицом и, бросив за спину глухое «спокночь», тихонько засопел.
– Спокночь, – эхом отозвался Пашка.
Однако заснуть так и не смог. Сон как рукой сняло. Что-то неладное начало твориться со зрением. Комната невероятным образом раздвинулась – теперь от кровати до двери было метров пятьдесят, не меньше. Где-то там, вдалеке, угадывался изящный, тонконогий письменный стол, на котором стоял приглушенный до минимума ночник. Свет его слегка разгонял темноту, мягко выделяя из нее фигурки стоящих на столе трансформеров во главе с Оптимусом Праймом, Вовкиным любимцем. Только сейчас казалось, что не игрушки это вовсе, а коварные маленькие гремлины. Пряча лица во тьме, они ехидно ухмылялись и, потирая сухонькие чешуйчатые ручонки, шептались писклявыми голосами. Они ждали, пока мальчик заснет, чтобы тихонько подобраться к нему и перегрызть горло своими острыми, как шило, крысиными зубами.
Вздрогнув, Пашка машинально натянул одеяло до самого подбородка. Надо было отвлечься, перестать думать о всякой чертовщине. Напрягая глаза, он принялся напряженно всматриваться в небольшой кружок тусклого света, что разливался вокруг настольной лампы, выхватывающий из темноты детали забитого разным хламом органайзера, стопку учебников и рамку для фото. Самого снимка видно не было. Впрочем, Пашка не очень-то хотел его видеть. В нынешнем состоянии, когда вот-вот из-под кровати появится нечто, чтобы схватить и уволочь его в подкроватную темень (возможно, по пути пожирая еще живого, трепыхающегося), мальчику казалось, что с фотографии на него посмотрит вовсе не Вовкина бабушка, а мерзкая старая карга с ожерельем из человеческих ушей на тощей сморщенной шее.
От таких фантазий Пашке стало совсем неуютно, и он опасливо перевел взгляд на окно. Оно находилось еще дальше, чем стол, чуть ли не на другом краю мира. Шторы были открыты, поэтому немного света с улицы проникало и на шестой этаж. Горели фонари и многочисленные гирлянды, отбрасывая зарево в окна близстоящих домов. То и дело по потолку, словно летающая тарелка, проплывал отраженный свет фар опоздавших к новогоднему столу автомобилистов. Света было немного, однако его вполне хватало, чтобы увидеть, как сидящий в кресле у окна огромный плюшевый медведь заинтересованно подался вперед, кося на Пашку блестящим пластмассовым глазом. Хищным. Голодным.
Медведь больше не шевелился, но Пашка твердо знал – стоит закрыть глаза, и в следующий раз, когда он их откроет, медведь будет немного ближе. И так до тех пор, пока в какой-то момент на тебя не навалится тяжелое, мохнатое, пахнущее немытой шерстью и лесом. И это будет последнее, что ты почувствуешь. Именно почувствуешь – не увидишь. Потому что это вгрызется своими огромными зубами прямо тебе в лицо.
Всхлипнув, Пашка с головой нырнул под одеяло. Мучительно хотелось разбудить бесчувственного Вовку, но, едва представив, с каким снисхождением посмотрит на него этот маленький вредный толстяк – трус, детских страшилок испугался, ха! – Пашка тут же передумал. Уж лучше вот так трястись под одеялом, чем выслушивать насмешки глупого Вовки.
Ночь растянулась немыслимо. Черная, как застывший гудрон, и такая же тягучая, она обволакивала сознание, предлагая уснуть сладко и беззаботно. Убаюкивала, чтобы потом, в темноте, придушить, придавив черным звериным телом. Новый год грозил перерасти в постоянное ожидание этого, которое затаилось под кроватью и только и ждет, когда жертва расслабится. И вот тогда…
* * *
Проснулся Пашка оттого, что почувствовал – в комнате он не один. Нет, конечно, был еще Вовка, мирно сопящий в две дырки. Он попытался привычно-вальяжно раскинуться на полуторной койке, но уперся в своего нечаянного соседа, да так и замер вполоборота в странной неудобной позе. Пашка даже с закрытыми глазами ощущал присутствие – тепло его мягкого бока, тихое дыхание, прерываемое изредка не менее тихим причмокиванием. Но спинным мозгом, обострившимся восприятием, он знал, что рядом стоит кто-то еще. Совсем близко. Склонившись, с интересом разглядывает маленького мальчика. И самое ужасное – ночного гостя совершенно не интересует развалившийся на кровати Вовка.
Вне всяких сомнений, это оно! Именно поэтому липкий взгляд ни разу не переполз на Вовку. Оно знало, что успеет схватить только того, кто с краю. Его – Пашку.
Миллион мыслей пролетел в перепуганном мозгу – спрятаться под одеяло, затаиться? Притвориться мертвым? Не поможет! Пашка прекрасно понимал, что ни одеяло, ни даже самая прочная броня не спасут от когтей этого. И да, оно утащит Пашку, будь тот хоть трижды мертвым. Еще бы! Оно наверняка любит лежалое мясо! Пашка дернул пересохшим горлом, пытаясь проглотить отсутствующую слюну. Понял, что родителей ему не дозваться – все, что сейчас могло сорваться с пересохших губ, оказалось бы не громче комариного писка. Тварь услышит, родители – нет. А может, пронесет? Может, оно сегодня не голодное? Постоит да уйдет? Но Пашка понимал, что оно всегда голодно. И именно потому так ужасно. В подтверждение его мыслей колыхнулся воздух – это ночной гость склонился ниже. Пашка застыл, не в силах пошевелиться, парализованный, беззащитный. Вот что-то приподняло подушку и, шевельнувшись, словно устраиваясь поудобнее, мягко поползло вперед. Это оно просовывало свою когтистую лапу, чтобы удобней схватить лежащего с краю мальчика. Невидимая лапа застыла как раз под Пашкиным лицом. Секунду назад она ползла и вот остановилась. Пашка осознал – сейчас! Сейчас оно сдернет его с кровати! Действовать нужно сию минуту!
И тогда он, собрав всю оставшуюся смелость, что было сил ударил по страшной руке. Одновременно Пашка открыл глаза и, уставившись на склонившийся над ним черный силуэт, попытался закричать. Как он и предполагал, хватило его только на полузадушенные, перепуганные всхлипы.
Тварь отдернула лапу, воскликнув что-то удивленно, затем склонилась над мальчиком и, легко переборов вялое сопротивление, подхватила и подняла его к своей скрытой во тьме морде.
Пашка затрепыхался в сильных, на удивление мягких ладонях. Понял, что не вырваться, повис обреченно. Сил осталось только на то, чтобы умолять еле слышно, обращаясь к ночному кошмару почему-то на «вы»:
– Вовку возьмите, он толстый! Не ешьте меня! Вовку!
– Паша? Павлуша, что с тобой?
– Вовка толстый, Вовку берите! Не ешьте!
– Пашенька?!
Яркий свет нестерпимо резанул по глазам, и Пашка разревелся. Разревелся, потому что понял: свет включил отец, а он, Пашка, в полной безопасности на руках у мамы. Щурясь от слез и яркого света, он попытался улыбнуться, но лишь разревелся еще сильнее. Через всхлипы урывками слышалось:
– Что случилось?
Голос отца. Тот был обеспокоен, но виду не подавал.
– Панька перепугался. Место незнакомое, не сообразил, что это я.
Голос мамы. Прямо над ухом, мягкий, тихий.
– Случилось чего?
А это уже дядя Коля Жулин. Заспанный, немного взволнованный.
– Все в порядке, Коля. – Кольцов-старший щелкнул выключателем, погасив свет. – Пошли, Галинка сама справится.
