С Ильей она обо всем этом не говорила, хорошо представляя себе его реакцию. Скорее всего он пожмет плечами и скажет с усмешкой:
– Не понимаю твоих страданий, чижик. Я тебя снял в топовом клипе, на днях будет готов, посмотришь. Потом еще сниму. Чего тебе больше? Меньше надо думать об отвлеченных вещах, Алечка!
Наверное, он был прав – даже наверняка прав. Но говорить с ним об этом не хотелось.
Аля все чаще думала о родителях, и сердце у нее ныло от этих мыслей. Она давно уже поняла, почему так бурно, так дико было ими встречено известие о том, что она уходит жить к Илье, – и давно уже на них не обижалась.
Отец позвонил через неделю после ее ухода.
– Откуда же ты телефон узнал, папа? – спросила Аля, прислушиваясь к его голосу в трубке.
– От Нели, – ответил он. – Алька, мне ужасно стыдно… За все это. Мне кажется, я должен как-то тебе объяснить…
– Ничего ты не должен, папа. Я-то вам ничего не объяснила.
– Ты просто не успела, – возразил он. – Мы с мамой так были заняты собой, что не смогли даже выслушать собственную дочь. Может, все-таки придешь?
– Пока, наверное, нет… – медленно произнесла Аля. – Лучше ты приходи, а?
– Когда друга дома не будет? – спросил он.
– Почему? – удивилась Аля. – Приходи, когда хочешь. Илья рад будет с тобой познакомиться. Он вообще спокойный, и ничего плохого о вас с мамой не думает.
Андрей Михайлович зашел в тот же вечер. Аля предупредила Илью о его приходе, и они никуда не пошли. Она удивлялась тому, что совсем не волнуется: все-таки первое знакомство… Хотя, может быть, удивляться не приходилось. Илья держался с той самой непринужденностью, которой она от него и ожидала, и отец сразу это почувствовал.
Пили хороший английский джин, которого, как оказалось, Андрей Михайлович никогда не пробовал. Аля поджарила мясо – правда, пересушила, и поэтому все ели в основном заказанный вчера в ресторане салат из мидий. Разговаривали немного о телевидении, немного о строительстве дорог, еще о чем-то необязательном и спокойном.
– Вы, Илья, не сердитесь, что мы так… резко себя повели, – оправдывающимся тоном сказал вдруг отец. – Это наши причины, я о них не хочу говорить. А так, конечно, мы за нее волнуемся, это же понятно. Она у нас, знаете, с детства такая сумасбродная была. Никогда не угадаешь, какую штучку выкинет! Однажды, помню, – улыбка мелькнула на его лице, – ей лет девять было. Инна на дежурстве была, а Алька купалась перед сном. Вдруг, слышу, зовет. Я под дверью спрашиваю: что, Алюсь? Она говорит: папа, зайди в ванную на минутку. А я возьми и скажи: ты уже взрослая, мне неприлично заходить, когда ты не одета. Так ведь она минут десять ныла: зайди, зайди, ну очень надо, а я все отпирался. Потом плюнул: зайду, думаю – мало ли… Захожу – она стоит, в полотенце завернулась, как в тогу, величественным таким жестом мне на дверь указывает и произносит королевским голосом: как ты мог войти к неодетой женщине?! Провокаторша малолетняя!
Аля рассмеялась, услышав и вспомнив эту историю. Илья тоже улыбнулся.
– Да никакая не провокаторша! Мне просто поиграть захотелось, я же помню, – сказала она. – Я мылась, мылась, шампунь в глаза попал, так скучно стало. Ну, я и захотела какую-нибудь штуку выкинуть!
– Вот я и боюсь, – кивнул Андрей Михайлович. – Чтоб не переиграла в жизни. Жизнь – вещь жестокая, Алька-то не понимает еще.
Он посидел недолго, засобирался.
– Ты домой, пап? – спросила Аля. – Давай я с тобой до метро пройдусь. Здесь же ветка прямая к нам… к вам…
– Да… Нет, не сразу, у меня еще дела. Потом домой, – как-то скомканно, торопливо ответил он. – Не провожай, Алексашка.
– Вы не волнуйтесь, Андрей Михайлович, – стоя в дверях комнаты, сказал Илья. – Алечке у меня, надеюсь, неплохо. И штучек никаких она не выкидывает. Совершенно не о чем беспокоиться. Вы и жене скажите, зря она нервничает.
– Да я же вижу, – кивнул отец. – Ей здесь даже лучше, думаю, чем дома… сейчас.
Алю тогда еще встревожил его виноватый взгляд, извиняющийся голос. Но причину всего этого она поняла позже – только через месяц, когда наконец решилась прийти домой.
Она не предупредила о своем приходе.
«Лучше глаза в глаза, – думала она, поднимаясь по лестнице в толпе людей на «Тушинской». – Как я буду по телефону объяснять, договариваться?.. Лучше просто приду».
Она была уверена, что родители дома. Вряд ли изменился график маминых дежурств, который Аля помнила наизусть, а отец вечерами никогда не задерживался, предпочитая брать работу на дом.
Поэтому она удивилась тому, что мама дома одна.
Аля открыла дверь своим ключом, тихо вошла, сняла мокрые туфли под вешалкой. Никто не вышел ей навстречу из освещенной комнаты, и это тоже было странно. Пусть мама и не знает, что это дочка пришла, но отца-то она всегда встречала, выходила к нему в прихожую или кричала из ванной:
– Это ты, Андрюша? Я уже вытираюсь, включи там пока конфорку под супом!
Теперь в квартире было тихо как в могиле. Только телевизор говорил что-то, особенно громко и отчетливо в этой тишине.
Аля прошла по коридору, остановилась в дверях комнаты. Мама сидела к ней спиной, с ногами забравшись в кресло, и смотрела телевизор. На ней был кремовый пеньюар – тот самый, югославский, драгоценный…
– Мама, это я, – выговорила Аля. – Это я пришла…
Инна Геннадьевна замерла, услышав ее голос; Аля увидела, как напряглись, застыли ее плечи. Потом она медленно обернулась, посмотрела на дочь. Даже в полумраке комнаты Аля увидела, как мамины глаза наполняются слезами.
– Аленька… – сказала она. – Я думала, ты… никогда больше…
Тут она замахала руками и расплакалась в голос, со всхлипами, не вытирая слез. Аля почувствовала, что в носу у нее начинает щипать, в глазах колоть, и слезы градом льются по щекам.
Они плакали вдвоем, обнявшись – как казалось обеим, бесконечно долго.
– Ты… совсем пришла? – спросила наконец Инна Геннадьевна, поднимая на Алю глаза.
– Нет, мам, – покачала головой та. – Не насовсем… Я просто по тебе соскучилась.
Инна Геннадьевна вздохнула, вытерла слезы.
– Ты есть, наверное, хочешь? – сказала она. – Что ты там ешь, не представляю! Ты же совершенно ничего не умеешь, я как подумаю… Как еще твой… как он это терпит?
– Да терпит, терпит, – улыбнулась Аля. – Пойдем поедим.
Они сидели на кухне за овальным столом, лампа светилась под плетеным абажуром. Вообще-то Аля совсем не была голодна и готова была просто сделать вид, что ест, только чтобы не обидеть маму. Но, к ее удивлению, еды особенной и не было.
Когда Инна Геннадьевна открывала холодильник, чтобы достать сыр, колбасу, Аля увидела, что он почти пуст. Ни знакомой кастрюли с супом, ни накрытых блюдцами мисочек с чем-нибудь вкусным.
