И вдруг почувствовала, что находится в полной власти говорящего – Скупого рыцаря, Ивана Святых, отца Ильи, своего свекра? – этого она не знала… Да уже и не хотела знать. Сердце у нее замерло, словно перед прыжком в пропасть, и полетело в пропасть, но полет длился бесконечно – столько, сколько звучал голос, сколько сидел над своими сундуками скупой Барон.
Когда он произнес: «Ступайте, полно вам по свету рыскать, служа страстям и нуждам человека. Усните здесь сном силы и покоя, как боги спят в глубоких небесах…» – Аля почувствовала, что больше не выдержит.
Вся его безумная, всепоглощающая страсть словно перелилась в нее, овладела ею так же, как владела им! Когда-то, бесконечно давно, когда еще не начался этот спектакль, она знала, что страсть Скупого рыцаря ужасна, а еще раньше она, кажется, даже говорила о чем-то таком на уроке литературы. Но сейчас, с той самой минуты как он появился на сцене, Аля чувствовала только, что верит каждому слову этого человека, и будет верить, что бы он ни произнес.
Возможно, это должно было быть не так, и, может быть, он хотел совсем противоположного – например, чтобы зрители осудили Скупого рыцаря. Но Аля понимала – если ее состояние вообще можно было назвать способностью понимать – только одно: этот удивительный человек хочет, чтобы она стала им. И она становится им, подчиняясь его невидимой, но физически ощутимой воле.
В антракте она едва перевела дыхание. Даже в фойе не вышла, даже в буфет не пошла, хотя, когда спектакль только начинался, ей хотелось пить. Але вдруг, как пятилетней девочке, показалось, что в конце последней сцены актер действительно умер…
В «Пире во время чумы» Иван Святых играл Вальсингама, и Аля с замиранием сердца ждала, когда он произнесет: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья – бессмертья, может быть, залог!» – как будто никогда прежде не слышала этих стихов.
Но теперь она уже немного пришла в себя и, по-прежнему оставаясь во власти этого удивительного актера – она даже не знала, можно ли его так назвать, – все-таки была в силах понимать происходящее.
И понимание ошеломило ее! Конечно, она немало видела спектаклей, и были у нее сильные театральные впечатления, вот и Ольга как чудесно играла в тот давний вечер, и она даже сама хотела стать актрисой. Но теперь…
Аля впервые видела человека, чья внутренняя мощь была бы так неоспорима. Он не имитировал страсти, не изображал их лучше или хуже, он… Да она сама не знала, что же он делал! Это была загадка, от одного прикосновения к которой у нее едва не остановилось сердце.
Она даже не думала о волшебной силе искусства. Что ж, значит, ему подвластна и эта сила… Ей только страшно было представить, что вот сейчас кончится спектакль, и все кончится, и она не будет слышать этот голос, видеть этого человека, поднявшегося над столом Пира во время чумы…
«Боже мой! – вдруг подумала она. – Как же смогла без него жить женщина, которую он любил, а потом оставил?.. Да ведь невозможно это выдержать, никаких сил не хватит!»
Аля так и не знала, почему он ушел от жены, да это было сейчас и неважно. Она только поняла вдруг, какой невыносимой мукой должно было быть расставание для матери Ильи, каких немыслимых сил стоило ей казаться после этого живущей!..
«А он уверен, что она счастлива! – с каким-то брезгливым сочувствием подумала она об Илье. – Ведь действительно уверен! Голливуд, продюсер… Он ничего не знает о своей матери, ничего не знает об отце. Он просто не способен этого знать, даже если бы очень захотел! Не дано…»
Он вдруг так жалок стал ей – Илья, тоже сидящий на сцене в числе других пирующих во время чумы.
«Зачем он согласился? – холодно, как о постороннем, подумала Аля. – Звездная тусовка, больше ничего не увидел. Неужели он не чувствует своей несравнимости, своей…»
Впервые в жизни она понимала, что такое могучая творческая сила, которая непостижимым образом живет в человеке, и волнами расходится от него, и всех берет в плен.
Мысли проносились в Алиной голове стремительно, порывисто, но были совершенно отчетливы. Теперь она понимала, отчего разошлись отец с сыном, – по сути понимала, не по обстоятельствам, потому что суть Ильи она знала всю, до донышка, а суть его отца до дна исчерпать было невозможно, но от одного прикосновения к ней замирало сердце.
… Аплодисменты гремели вокруг, неслись сверху, с балконов, актеры выходили на поклон, и невозможно было поверить, что все кончилось.
– Девушка, а цветочки-то? – игриво спросил тот самый молодой человек, от рукава которого она отцепляла цветочный стебель.
С трудом стряхнув оцепенение, Аля пробралась между рядами, сделала несколько шагов, отделявших ее от сцены. В глубине каждого цветка до сих пор дрожали разноцветные капли воды. Аля встряхнула букет, чтобы расправить его, и капли драгоценно сверкнули в сиянии театральных ламп.
Она подняла цветы вверх и протянула их Ивану Святых, стоящему на авансцене.
– Иван Антонович… – выговорила она. – Спасибо!
Только сейчас она разглядела то самое поразительное сходство с сыном, о котором все говорили, о котором знала и она; раньше было не до этого.
«Какое там сходство! – подумала Аля, глядя, как знакомым жестом Святых-старший протягивает ей руку, как сверкают золотым блеском его глаза. – Вот уж точно, сравнили кой-чего с пальцем!»
Эта неожиданно пришедшая на ум грубоватая поговорка развеселила ее, и она рассмеялась. И тут же подумала, что он удивится или, пожалуй, еще обидится на ее глупый смех. Но он улыбнулся сам и подмигнул красивой девушке.
– Что, милая, смешно? – негромко спросил Иван Святых. – Не заскучали, значит?
Аля кивнула и отошла в сторону, давая подойти другим зрителям, столпившимся в проходе между кресел.
Илья еще накануне предупредил, что после спектакля намечается банкет – здесь же, во мхатовском ресторане, и что он выйдет за Алей в фойе, когда зрители разойдутся.
Выходя из зала, Аля столкнулась с Венькой Есауловым.
– Ой, Веня, а я тебя не заметила! – обрадовалась она. – Я, правда, вообще никого не заметила… Какой он актер, Веня, я даже представить не могла!
Тут же она подумала, что Венька, пожалуй, решит, будто она говорит об Илье. Но он понял.
– Да, Иван Антонович… – согласился он. – Я, бывало, завидовал даже.
Аля удивилась его тону – какому-то равнодушному, безжизненному. Но удивилась мимолетно, не слишком отдаваясь удивлению. Впечатления обуревали ее, и очень уж не хотелось сейчас думать о вечных и унылых Венькиных проблемах.
– Пойдешь на банкет? – спросила она.
– Нет, – покачал головой Венька. – Ухожу.
– Куда? – машинально спросила Аля, прежде чем сообразила, что это в общем-то не ее дело.
– В студию, что ли, – по-прежнему вяло пожал он плечами.
– А-а, – протянула Аля. – Тогда пока?
