И танцевать ей было куда приятнее, чем изображать огонь в ресторане «Репортер» для московской тусовки: именно из-за реакции публики. Восхищение и возбуждение, которых в Москве не вызвал бы, пожалуй, даже стриптиз, здесь сами собою закипали в томительном южном воздухе.
Аля даже удивлялась: все-таки в Коктебеле хватало московского народу, она то и дело слышала в толпе на набережной знакомое «чеканье» и «аканье», – а вели себя люди так, как будто никогда не видели ни ночных клубов с крутыми приколами исполнителей, ни бесчисленных телевизионных клипов.
Правда, она и себе самой не переставала удивляться. Сбросив груз усталости и тревоги, она отдавалась танцам – да и всей этой простой стихии! – так самозабвенно и счастливо, как будто принадлежала ей вся без остатка.
Аля даже знала, когда это началось. Да в первый же вечер и началось, когда она вышла одна на набережную и, ожидая почему-то задержавшегося Максима, пошла вдоль парапета к молу.
Она прошла мимо двухэтажной литфондовской столовой, украшенной барельефом в виде лиры и увитой отцветшей глицинией. Деревья огромного волошинского парка подступали к самой набережной, а под деревьями, у забора, вереницей теснились киоски и лотки с водкой, вином, вареными раками, махровыми полотенцами, конфетами, майками, мороженым, пляжными тапочками и купальниками.
Але захотелось пить, и она подошла к ларьку у входа в писательскую столовую. Пытаясь в уме совершить несложные валютные вычисления, она машинально скользнула взглядом по обрывку картонки, приставленному изнутри к стеклу ларька. На картонке шариковой ручкой были написаны курсы валют. Под этими расчетами была подведена черта, а под чертой, уже другим почерком, было приписано:
Что такое лето в Коктебеле?
Пить вино на пляже до рассвета…
Что еще вам надо, в самом деле?
Вы в разгаре солнечного лета!
«В самом деле! – подумала она. – Что мне еще надо? Ничего!»
Ей стало так весело, что она рассмеялась.
– Нравится? – подмигнул черноглазый ларечник. – Это мне приятель московский написал. Шикарное стихотворение! Кто почитает, сразу вино берет.
– Поэт, что ли, приятель-то? – продолжая улыбаться, спросила Аля.
– Не-а, – покачал головой ларечник. – Вроде, говорит, архитектор. А какая разница, поэт или кто – лишь бы стихи были хорошие, правильно?
– Правильно, – согласилась Аля.
– Я и сам поэт, между прочим, – тут же заявил он. – Хочешь, стихи свои почитаю? Про любовь…
– В другой раз. – Але было так весело и легко, что она готова была расцеловать ларечника-поэта. – Я тут работать буду в «Водолее» – увидимся.
– Класс! – обрадовался он. – Слушай, а ты в кино не снималась случайно? Где-то я тебя видел…
В это время Максим догнал ее, и они вместе повернули обратно, к ресторану.
Уже через неделю у Али создалось ощущение, будто она вышла из прокуренной, душной комнаты – и тут же забыла, зачем там находилась и с кем. Ей ничего не хотелось помнить, ни-че-го! Ни уверенные глаза Ильи, ни его тяжелое, к ней прижимающееся тело, ни Нелькину сиреневую челку, ни себя в шляпке с вуалью на аллее братцевского парка… Все это сделалось таким нереальным, как будто не существовало вовсе. Чудесная, плавная линия гор отрезала все – ей казалось, навсегда.
Жизнь ее была теперь наполнена множеством незамысловатых радостей.
Она сразу купила себе на одном из лотков ярко-оранжевую маечку и коротенькую черную юбочку – в таких ходила половина Коктебеля. Маечка не доставала до пупка, впереди на ней было написано YES, а сзади – NO, а что это значило, каждый понимал в меру своей распущенности. Юбочка и вовсе едва прикрывала плавки от купальника.
Прежде Аля вообразить себе не могла, что наденет такую примитивную штуку, да еще в восторг от этого придет. Но здесь все было по-другому.
«Ее, наверное, для Коктебеля и сделали, эту маечку, – подумала она. – Что еще нам надо, в самом деле!»
Волосы у нее от морской воды и солнца стали жесткими и совсем светлыми, она высоко их поднимала и стягивала яркой резинкой в крошечный хвостик. А глаза темнели на загорелом лице, как переспелые вишни.
Когда Аля в таком виде шла по набережной к молу, выглядела она так дразняще-очаровательно, что каждый второй мужчина считал своим долгом с ней заигрывать. И каждому второму мужчине она отвечала веселым, ни к чему не обязывающим кокетством. Ей казалось, что легкие пузырьки покалывают все ее тело – может быть, от восхищенных взглядов?
Хорошо еще, что никто не опознавал в этой юной, похожей на оранжевый огонек девчонке героиню знаменитого клипа. По крайней мере, автографов не просили и пальцем не показывали.
Хорошо было также и то, что она считалась Максовой женой. Он оказался прав: этого, как ни странно, было достаточно, чтобы мужчины не предъявляли к ресторанной танцовщице далеко идущих претензий – ограничиваясь, в крайнем случае, двусмысленными комплиментами. Она даже купила себе маленькое гладкое колечко, выточенное из сердолика, и носила его на правой руке – для достоверности.
Люди вокруг сливались для нее в одну пеструю толпу, частью которой так легко было чувствовать себя.
И она наслаждалась этим чувством, которому совершенно ничего не мешало! Аля вскоре даже перестала уставать оттого, что плясать приходилось всю ночь. В конце концов, здесь был не балет Большого театра, хватало даже ее танцевального полупрофессионализма.
На рассвете, когда посетители наконец разбредались по своим пристанищам, они с Максимом отправлялись домой, захватив с собой пару шашлыков. Они так уставали за ночь, что даже есть сразу не хотелось.
Но в том и заключалась прелесть южной, приморской усталости, что она исчезала еще раньше, чем солнце поднималось над морем. Аля и этому сначала удивлялась, а потом привыкла.
Может, море и вытягивало энергию, как говорил Максим, но оно же ее и восстанавливало. Выйдя из ресторана под утро, разгоряченная и вспотевшая Аля с удовольствием ныряла в теплые утренние волны и плавала до тех пор, пока не начинала себя чувствовать такой свежей, как будто и не было бессонной ночи.
Пляж был пуст, галька еще не нагрелась на солнце, но каким-то непостижимым образом хранила в себе тепло вчерашнего дня и всех жарких дней июня. Аля выходила на берег и, не вытираясь, прямо в мокром купальнике, шла домой по улице Десантников, держа под мышкой свой блестящий ресторанный наряд.
Она жалела только, что нельзя поплавать голой: они выходили из ресторана вдвоем с Максимом, и купались тоже вместе.
Но вообще-то его присутствие было почти неощутимо. С той самой минуты, как она сказала в поезде, что может выйти в Белгороде, Максим вел себя так, как будто никогда не испытывал к ней никаких чувств, кроме братских. Может быть, конечно, он просто притворялся, и даже наверняка ему совсем не казалось естественным мирно спать на веранде, когда она спала за тонкой перегородкой. Но Але не хотелось особенно вдаваться в размышления на эту тему.
