– Мирон хочет разделаться со мной?
Он отстранился.
– Ну что ты, вовсе нет. Мой отец бы никогда так не поступил. Ты пытаешься настроить меня против него?
– Спроси его сам. И посмотришь на реакцию.
Алексий поцеловал ее в шею.
– Не хочу больше слышать об этом.
– Иногда, – сказала она, – я инстинктивно борюсь за жизнь. А иногда хочу умереть.
– Ты должна сказать мне одну вещь. Кое-кто слышал, как ты произносила пророчества Тедеску перед тем, как он умер.
– Кажется, это ты застрелил его, но я не помню.
– Ты должна попытаться.
Она напряглась, вспоминая тот день. Сестра Сойер повела ее в изолятор лечебницы, чтобы она увиделась со своим старым учителем. А все, что она помнила потом, это как отец говорит ей «Рэйвен, лети» и велит идти в общую комнату и подбодрить пациентов.
– Я пытаюсь, но у меня пусто в голове.
– Если ты любишь меня, пытайся сильнее.
– Прости, Алексий, но я ничего не помню. Наверное, мне для этого нужна помощь психиатра, но на это уйдет время.
Алексий молча прилег.
– У нас так мало времени.
Отвернувшись от него, она закинула ноги наверх и, взяв его руку, провела по своим шрамам, отмечавшим каждое ее заключение в лечебницу. Она хотела, чтобы он поцеловал их, как она целовала его шрамы. Но он не проявил готовности, и она выпустила его руку.
– Забудь.
Он повернул ее к себе и посмотрел на нее. Она поняла, что он хочет ее и намерен получить свое. Она попробовала выкинуть из головы все мысли, отключиться от происходящего.
«…думай о будущем. только о будущем…»
Может, если у нее получится вспомнить то, что он хочет…
«Рэйвен, лети», – подумала она, надеясь, что это сработает. Но без отцовского голоса ничего не вышло.
Алексий подложил подушку ей под спину. Меньше всего ей хотелось секса. И ей не верилось, что он вот так отымеет ее. Но именно так он и сделал. Ей было больно. Она сдерживалась, чтобы не стонать от боли при каждом его движении.
Наконец он слез с нее, тяжело дыша, и заснул.
Она сказала себе, что это не его вина. Это все его отец.
«…к чертям собачьим и отца, и сына…»
Но она решила, что он любит ее. Ведь он так хотел ее.
«…что ж. забирай своего эгоцентричного ублюдка…»
Чувствуя себя под защитой любимого мужчины, она провалилась в сон.
Во сне ее настигли болезненные образы из прошлого… Мама заставляла ее надевать в школу брюки и рубашку с галстуком. Все звали ее пацанкой. Довольно скоро она поняла, что мама таким образом пыталась сделать приятное папе, который всегда хотел сына. Рэйвен втайне красилась маминой косметикой и помадой. Так неумело. Один раз, когда папа куда-то уехал, мама позволила ей надеть женскую одежду и показала, как нужно краситься.
Когда она была подростком, она молилась, чтобы у нее появился брат, и тогда бы она могла быть дочкой для папы. Но когда мама покончила с собой, она поняла, что этого никогда не будет. Вот тогда она и начала слышать голос мертвой сестры-близняшки, которая теперь взяла себе имя Никки Аптерос.
Тем вечером, чувствуя себя под защитой Алексия, она стала отсчитывать назад свой возраст, чтобы отгородиться от неприятных мыслей. На четырнадцати она заснула.
Она проснулась на заре, одна. Алексий, должно быть, ушел в мастерскую Теодора, помогать перекрасить и высушить фургон перед тем, как ставить туда бомбу. Сегодня они поедут в Пирей. Она погрела кофе на плитке. У них ничего не выйдет со взрывом, потому что она предупредила полицию, и терминал будет под усиленной охраной. Потягивая кофе на кухне у окна, она смотрела, как восходит солнце над Акрополем, освещая Парфенон. Она отвела взгляд.
Бояться с утра – плохая примета.
Она собрала волосы в узел и надела черный парик. Обмотала грудь потуже. С джинсами и черным свитером никто не поймет, что она женщина. Она взглянула в зеркало и осталась довольна. Сегодня она покажет игру, достойную «Оскара». Она вышла и закрыла дверь за собой, вырвала два волоса из парика, поплевала на концы и приклеила один сверху, а другой внизу дверного косяка.
Вышла из здания через черный ход, перешла улицу и повернула за угол, к автомастерской. Как она и ожидала, двое из них – по-прежнему в масках – сушили феном голубой фургон, бывший до этого белым. Зубочистка заливал бензин в мотоцикл. Мирон занимался с бомбой, прислонив костыль к верстаку.
– Что он делает? – спросила она Алексия.
– Настраивает детонатор, чтобы добавить вам с Зубочисткой пару лишних минут для надежности.
– Зубочисткой? Я думала, что поеду с тобой.
– План поменялся. Мне надо в другое место.
– Ты бросаешь меня?
– Просто сгоняю на Кипр до завтра, любимая. Я вернусь, ты и заметить не успеешь. Зубочистка был ужасно рад, когда я сказал ему, что он поедет вместо меня.
Что-то было не так. Она коснулась стенки фургона. Голубая краска еще не совсем высохла, но толстяк Теодор и однорукий Василий уже закатывали «Харлей» внутрь, рулем к дверцам. Мирон засунул бомбу в рюкзак и передал сыну.
Алексий поставил рюкзак на пассажирское место.
– Зубочистка, помни: будь предельно осторожен до Пирея. Когда Никки увидит, что ты поставил бомбу и идешь назад, она откроет задние дверцы и сядет на мотоцикл. Ты только отъедешь, и бомба взорвется. Все будут смотреть на взрыв. Вы успеете уехать, пока никто не поймет, что случилось. Езжайте на тихую улицу, бросайте фургон и возвращайтесь на мотоцикле.
Когда «Харлей» был загружен, Василий закрыл задние дверцы фургона. Рэйвен скользнула за руль. Зубочистка забрался на пассажирское место рядом, держа рюкзак на коленях. Теодор поднял гаражную дверь.
Алексий прильнул к водительскому окну и прошептал:
– Я буду ждать тебя, Никки.
Она поняла, что он хочет сказать, что они снова займутся любовью, когда он вернется с Кипра. Может, тогда они заделают ребеночка. Назовут Ахиллом, если будет мальчик. Это должен быть мальчик. Алексий коснулся ее губ дрожащими пальцами. В глазах у него были слезы. В чем дело?
Она вывернула руль сильнее, чем нужно, и царапнула по стене гаража. Алексий отскочил в сторону.
– Что такое?
– Ничего. Просто у тебя такие грустные глаза.
Фургон выехал из мастерской, и дверь с лязгом закрылась за ним. Рэйвен выругала себя за то, что утром посмотрела на Акрополь. Она прониклась уверенностью, что это была плохая примета.
* * *
Когда она повернула на извилистую дорогу к пирейскому порту, ее ослепило солнце, отражавшееся от моря, но она не сбавила ход. Краем глаза она заметила, как Зубочистка плотоядно косится на нее.
