Ушли тревоги. Зачем Люк запрещал себе расслабляться? Ерунда, он в полной безопасности. Люк чуял, как размякает камень под его плечом, поддается, уходит внутрь.
«Даже когда туман уходил на охоту, – сказала Шейла, – он оставлял здесь капканы на дураков. Ты дурак, Люк Комптон?» Что-то дергало его кожу, но в третий раз эта уловка не срабатывала. Сам, отступил рыболов, теперь сам. С той стороны стены в Люка уже тыкали пальцем. «Ты, – обвиняли невидимые жители, – ты – слюнтяй, предатель и трус! Сдавайся! Беги! Кричи!»
Люк видел такое в фильмах ужасов. «Меня зачаровали, – он обернулся к Шейле, но ее больше не было рядом. – Я попался. Шейла! Я в подвале дома, где ты пропала. Ты нашлась! – одернул себя. – И пропала вновь…»
Мысли гудели в голове тяжелыми жужжащими роями. Трупные мухи над полем боя. Он погребен под телами павших. Здесь тысячи плачут. Он в плену мяса, глупой зачарованной плоти. Ничто ему не поможет, никто не даст под зад, он обречен. Чужие пальцы. Идите вверх. Выше. Выше. Пальцы нашли за отворотом куртки булавку – выше! – и до кости вогнали в бедро.
От боли голова стала светлой и огромной.
Ушел морок, Люк отодвинулся от стены, и сразу стало легче дышать. В ноздри вернулся мерзкий запах матрасов. Сквозь разбитое окно печально свистел ветер.
Рюкзак! Люк перевернул его на живот. Фонарик! Зажал во рту сотовый, направил свет себе на руки. Все тут. Без рюкзака и его содержимого план сыпался домиком из спичек.
Люк начал доставать баллоны, не удержал, они упали, покатились по полу. Треснула и оторвалась лямка рюкзака, Люк чертыхнулся, телефон грохнулся об пол и разлетелся вдребезги. «Ты слишком шумишь», – вернулась Шейла. Люк подобрал сотовый. Безнадежно. Люк уставился на свою тень, с каждым мигом она становилась все длинней и четче, ползла к дыре в центре подвала. Люк обернулся. Фонарик был больше не нужен. С каждым мигом стена разгоралась все сильней, будто соглашалась с его планом.
«Где? Забыл? Потерял?!» – в панике Люк хлопал себя по карманам, пока не нашел. Отступил на пару шагов, помня о трещинах в полу, попытался увидеть всю стену разом, сбросил колпачок с фломастера и гималайно задумался.
Он понятия не имел, как спасти девушку Берта.
Положим, тот прав и нужно нарисовать ее на стене. Если изображение окажется верным, есть шанс, что… Проклятые если-если-если! Люк ни разу не видел эту Зеленую леди, откуда ему знать, как она выглядит?
Силуэты внутри стены становились все более отчетливыми. Люк видел взлохмаченные волосы, вздернутые носы, разбитые колени, короткие штаны и школьные блузы. Дети, множество, целая толпа. Ровесники Люка или чуть постарше. Гости из позапрошлого века и вчерашние соседи по кружку рисования. Их глаза смотрели с убийственной надеждой. Сроду Люку не было так тошно. Он пришел сюда не за ними.
Боже! Показалось, или одна из девочек – Саманта Брекенридж?! Она пропала весной. Люк помнил, как они всем классом ходили клеили объявления по столбам и почтовым ящиками, умоляли вернуть родителям дочь или хотя бы рассказать о ее судьбе.
– Шейла! – прочее вылетело из головы. Забыв про осторожность, наплевав на конспирацию и план, Люк кинулся к Саманте – она расскажет, знает! – но свет, бросавший тени узников на стену, погас, точно издевался. Или заставлял Люка подойти ближе? Заманивал?
Теперь Люк умолял о снисхождении. С похожим отчаянием люди торгуются с дьяволом, втайне уверенные, что их душа – не такая уж великая ценность, если взамен рогатый готов вернуть Эвридику, не просто так, разумеется, на определенных условиях, но мы могли бы договориться.
Стена погасла. Покрылась изморозью, отвернулась от Люка. Кит нырнул под лед. Воздух обжигал губы. Легкие пылали. Люк хрипел, но сдаваться не собирался. Значит, рисовать?
– Я тебя взломаю! – занес он жало маркера над стеной. – Вспорю и брошу подыхать!
Зрение обмануло Люка, мельчайшее изменение перспективы, но ему померещилось, будто пол просел еще сильнее, стены выгнулись, точно подвал насмехался над ним, скалился, приглашал к позору, публичному поражению. Люк вывел на стене зеленый овал – в сгустившейся темноте цвет маркера стал почти неразличим, но Люк знал, что он зеленый, эта мелочь казалась ему важной, как и то, что у него внезапно жутко зачесались уши. В прорисованном окне проступили детали застенья. Стены прятали в себе сотни жертв. Дети стояли рядом со стариками, женщины с мужчинами. Большая часть стены погрузилась во тьму. Лишь свечи в руках детей изучали ее десятком моргающих глаз.
Люди не сразу увидели окно в стене и Люка в нем. Тоска в их взглядах тлела веками. Надежда сгнила, ее труп высох и скукожился. Но дети еще помнили, их свечи еще горели. «Они меня сожрут», – абсолютно равнодушно понял Люк, и тут же, без криков и предупреждения, десятки рук вцепились в края зеленой дыры и полезли наружу.
Казалось, дом вздрогнул от дикости этого напора. Люк отскочил назад. Сердце бухало молотом в огромную жестяную бочку. Звон бил по ушам, размазывал Люка, он шатался, чуя, что опять плывет, растворяется в нереальности происходящего, срывается со струны «здесь и сейчас» в абстрактное «никогде».
Окно начало сжиматься. Вопли ярости сменились стонами отчаяния. Эти люди не хотели вреда Люку. Они мечтали о смерти – выпасть наружу и рассыпаться прахом. Некоторые до последнего надеялись сдержать стену ценой своей плоти. Оторванные руки посыпались на пол и рассеялись в пыль. Стена сомкнула дыру, как челюсти. Зеленый цвет расползся по ней смазанной губной помадой.
Люк споткнулся о трещину, повалился на бок, в последний момент перехватил рюкзак и застонал. Разочарование жгло глаза. Но ему все еще везло. Люк плакал. Он не понимал, что ему делать. Люк молился и дышал запахом мокрых матрасов. Люк не знал, но много раз до него здесь так же молился Винни, только он просил отпустить его, а Люк мечтал о совете. Чуде, которое придет и растолкует, как ему быть.
На зов Люка явилась муза.
Крылья ей оборвали ко всем чертям. Люк видел, как она, пьяная, в рваных чулках разной длины, садится на корточки рядом с его лежащим телом. Достает пачку дешевых сигарет, ищет целую, прикуривает и тянет дым, делая глубокие шахтерские затяжки. У музы дергается веко. Люк никогда не подал бы такой ни бакс, ни руку. «Тебе не стыдно? – говорит муза. – У меня в кармане билет до Далласа и комок купюр, пропахших кокаином. Знаешь, почему они так пахнут? Я забрала их у торчка, который меня обидел. Хочешь меня обидеть?» Люк заторможенно помотал головой. Муза тушит окурок о подошву мокасина. «Я могла бы пройти мимо, – говорит она и окидывает взглядом подвал, – плюнуть и растереть, как этот окурок. Но я – социально ответственная личность». Люк кивнул, воздух, что поднимался из трещины, нашептывал ему что-то, но голос музы перебивал все. «Никто меня за перья не тянул, – закуривает муза вторую. – Будешь?» Люк опять помотал головой. «Ты увяз в дерьме, я тебя из него вытащу», – столбик пепла дотягивается до пальцев, обжигает их. Муза отбрасывает окурок, трет пальцы об армейский ежик волос и наклоняется к самому уху Люка. От музы воняет давно немытым телом. Она говорит, коверкая слова и неправильно ставя ударения.
