– Нездешний, вот и думаю, с какого похмелья ты спустился со своих гор и смолишь тут?
– Какой я тебе индеец? – со вкусом рассмеялся старик, не выпуская трубки изо рта и пыхая огромными ароматными кольцами. – Просто дубленая-моченая старая обезьяна.
– Слыхал, в заливе водится морское чудовище? – Холдсток проклял себя за скудость и фальшь темы, но хорошие мысли сбежали, оставив на перроне высохшее гуано.
– Брешут, – рассмеялся старик. – Хотя мне доводилось встречать морских гадов. Мой совет прост: идешь охотиться на монстров, бери гарпун – прямейшее орудие мести.
– На кой черт им мстить? Мне монстры ничего не сделали.
– А ты? Разве твои обиды не стоят хорошего удара? За себя, мужик, бей за себя.
Гарольд опешил.
Чем больше вглядывался в этого фальшивого индейца, тем подозрительней он ему казался. Слишком белые руки, чересчур богатая речь. Даже его безумие, и то читалось показным. В этом городе все чуточку более догадливы и умны, чем устраивало Холдстока.
– Сторожишь? – Гарольд кивнул на вокзал за спиной.
– Присматриваю.
– Много к вам народу приезжает?
– Один-два чужака в неделю. На этой – только ты пожаловал. А-а, нет, еще тот пузырь в карете – королевский инспектор.
Холдсток переступил с ноги на ногу, бессильный подвязать нить беседы.
– Отчего не спрашиваешь про гарпун? – удивился старик. – Я бы спросил.
– Валяй, – согласился Гарольд. Если не оседлал разговор, иди рядом и держись за подпругу.
– Посреди залива есть мель. Лоцманы зовут ее Плешью Дьявола. Лет пятнадцать назад сел на нее бриг «Королевская милость» да так и не сполз, не помогли ни отлив, ни ветер. Пришел шторм. Такое в наших широтах вообще-то редкость. Но тут набросился, как псина на кусок мяса. Паруса зарифили, и тут налетел первый шквал. Капитан волну увидал и прокричал: «Я не отступлю!» Боцман почуял неладное, приказал грузиться в шлюпки и отваливать к берегу. Но не успели. Никто не выплыл. Ни один. Конец «Королевской милости». Шторм здорово ее потрепал. Бриг повалило на борт, мачты вдрызг, корпус лопнул. Но вот что странно. Через год случился диковинный прилив, вода в заливе поднялась на три фута. И «Королевская милость» встала с борта, показала огрызки мачт, но с мели ни-ни. Вроде и балласт ушел, и осадка выровнялась, но дьяволу посудина пришлась, видать, по вкусу, и он решил оставить ее себе. Отлив оголил то, что осталось от «Королевской милости». Жалкое, доложу тебе, зрелище. Не бриг – одна скорлупа, и та дырявая. Вот только мачты как будто подросли, как деревья, смекаешь? И пробоины вроде как поменьше стали. Неужто дьявол по ночам чинил свою посудину? Спросишь, откуда знаю? Ходил на том судне. Хотя история не о нем. Не вороти нос! Я бил китов, когда ты у мамки в животе ерзал. Подставил ухо – слушай до конца. Капитан наш был лучшим в своем деле, да вот беда – сбрендил. Я ходил с ним и верил, пока он стоит за моей спиной – я не узнаю промаха. Капитан сменял нас на белого кита. Существо из ледяных вод самого ада, оно стало капитану дьявольским искусом. «Праотец-кит!» – звалось безумие капитана. Оно заставило нас проделать путь от мыса Горн до Лабрадора, где мы его наконец-то настигли! Мы загнали кита к самой границе вечных льдов в Баффиновом море. Я лично вогнал в него шесть гарпунов! И добил! Тросы рвались, мачты трещали, лебедки разлетались вдребезги, не в силах даже приподнять этакую тушу над водой. Всей командой мы выволокли его на лед, но только частью. Десятифутовый пак не держал полный вес чертова отродья! Капитан вконец сбрендил: рычал и рвался к киту, как мальчишка к первой возлюбленной, никак не мог позволить ему утонуть. Капитан заставил нас закрепить тросы на льду. Мы сняли крепкие семифутовые реи, выдержавшие с нами не один шторм, и вбили их глубоко в пак. Раскрепили между ними тросы, вбили крюки в китовью тушу. Мы колотили, тянули, вбивали, и черные мысли драли мне кишки. Кит лежал единой глыбой, вырубленной из ледяного мяса, ни ворвани, ничего такого, понимаешь? Меня не покидало дурное предчувствие. Наконец капитан вышел к киту. «Кем бы ты ни был, – говорил он, и губы его тряслись, но не от холода, капитан не боялся мороза, – но ты лежишь, а я стою над тобою!» После чего взошел на голову киту, точно хотел своими ногами попрать тело павшего гиганта. В тот же миг лед разошелся, точно малый вес капитана доделал то, чего не сумела адова туша, и черные воды поглотили обоих без следа. Ни нас, ни корабль пучина не тронула. Не наша то была судьба. Не помню, как мы вернулись. Вот только причалив в порту, разбрелись мы по другим судам, бросили, не могли больше терпеть компанию друг друга. Слишком долго была у нас одна крыша, и когда ураганом ее сорвало, ни у кого не осталось сил чинить – только найти другой дом. Один лишь боцман – Герман его звали, а фамилии не помню, как в песок ушла – боцман остался, набрал новую команду. Очень он был верный, этот Герман. Я много ходил под разными парусами. По большей части в теплых морях. Люблю тепло, а ты? Ну да, воевал, топил, грабил, чего скрывать? Чудом спасся от отправки прямиком к Судному дню, и так десятки раз. Но китов больше не бил. Но и гарпун, которым орудовал, не выбросил, все с собой таскал. А потом встретил этого самого Германа далеко за морем. Сперва не хотел подходить. Больно погано он выглядел: глаза безумные, волосы торчком. Но что-то дернуло меня, бывало с тобой такое: как крючком рыболовным за губу тянет, и сам не хочешь, а разговор затеваешь? Сидел Герман и на листках что-то черкал, целая кипа у него там была. Подсаживаюсь я за его стол, и рукой по листкам этим – хлоп! «Что, – говорю, – друг сердечный, не признал?» А он голову поднимает и очень спокойно говорит: «Тебя-то я и ищу». Волосы пригладил, и глаза совсем вроде нормальные. Вышло так, что собрал Герман почти всю нашу старую команду. И бриг у него новенький – «Королевская милость». Слово за слово, купил меня Герман, купил с потрохами, славно кошель его звенел, душа радовалась. И был он теперь не боцман, а целый капитан. Стали мы моря бороздить, и ничего странного в нашей жизни не было. Хотя вру. Было. Никогда не вспоминали мы старика-капитана и его белого кита. Никто из нас не умел толком объяснить, что случилось, но чувствовали все одинаково, точно сделали мы что-то запретное, заглянули под юбку божьей матери. А потом села «Королевская милость», как есть села на брюхо в этом поганом заливе! Вот же дьявол! Отнял мой любимый гарпун. Да и как я его заберу? Шторм был дикий, волны до небес, на части людей волнами разрывало. Клянусь, сам видел! Эх, гарпун, гниешь в местной лохани вместо честного моря. Лучше бы остался ты в туше белого кита. Так честней. Каждый день спрашиваю себя: неужто так и должно умирать убийце – забытым, брошенным? И сам всегда отвечаю: пожуй дерьма, старик. Каждому убийце – своя судьба. Кто-то сдохнет в тепле, окруженный заботой и скорбящими родственниками, кому-то гнить в руднике, покуда ребра не прорвут кожу, а сам – не подавишься своими же легкими. Я же отпущу душу в этом кресле, хорошо, если пьяный и в душевной компании.
– Присмотрел себе местечко получше? – Гарольд изнемог от брехни фальшивого индейца, но кивал с уважением.
