Нижняя пасть свалилась набок. Грудина твари распалась на несколько частей. Бурлящая лава органов расплескалась по черной воде трюма. Изножие существа поползло в сторону, за ним тянулся след из пылающих кишок. При дележке ему достались две пары рук, и те едва шевелились. Адский лебедь вскинул голову и нашел Гарольда взглядом. Без всякого сомнения, они узнали друг друга. Сразу несколько рук зацепились за края верхней палубы. Гарольд почуял, как кровь в его жилах застывает свинцом, а мышцы превращаются в камень. Тварь повисла. Последние жилы, соединявшие ее со второй половиной, лопнули. Монстр поставил свою погибель против смерти Гарольда Холдстока и начал карабкаться вверх.
Дальнейшее вылилось в стремительное и текучее движение без склеек и пауз.
Тварь выбирается на палубу, ни на миг не прекращая вопить. Она ищет человека, но глаз, лопнувшее, стекленеющее бельмом, око – дрянной помощник. Тварь отрекается от зрения и превращается в слух. Гарольда спасает лишь то, что он онемел от ужаса. Монстр надрывается криком. Эхо несется над волнами, пробуждая в темных глубинах ответные рыдания. Краем глаза Гарольд видит восхождение медуз. Он не выдерживает и оборачивается. Семя твари поднимается из бездны. Их десятки. Тела еще не вошли в рост. Они не крупнее собаки, но наполнены той же дьявольской магмой жизни, что и прародительница. Их руки жаждут. Они сияют. Взрослая, ополовиненная особь вторит им, озаряя палубу мерцающим светом, точно десятифутовый светильник. Ей отвечает маяк. Луч, прежде бесцельно тревоживший залив, находит тварь и накалывает ее на свет, как жука на булавку. Посреди ночного моря горит живая звезда. Коридор от маяка к судну крайне широк. Смотритель открыл путь лучом. Гарольд слышит далекий плеск весел. Голоса! Надежда бьет под дых. Стрелка на карте наливается кровью. «Захария? Тень?!» Перст, указующий стае добычу. Гарольд хрипит. Тварь замирает и ловит исчезающий звук.
Гарольд остолбенел. Изумление сковало его. Разум скулит в клетке плоти, но Гарольд не может пошевелить даже пальцем. Глухие углы сознания, одним им ведомым чутьем, шепчут, что нижняя пасть жива и бьется в трюме, неуклюжая и слепая. Гарольд подмечает, как гаснут, вымирая вокруг нее, внутренности твари, покрываются плесенью и тленом, но все меркнет перед погребальным танцем монстра на палубе. Он хлещет руками во все стороны, пытаясь на ощупь зацепить Гарольда. На его счастье, тварь движется в другую сторону. Ей остались считаные мгновения. По снежной коже расползаются угольные пятна. Так метит одна хозяйка. Гарольд слышит глухой удар о борт. Они с монстром вздрагивают одновременно. Тварь бросается на звук и летит вниз сквозь дыру в палубе. Ее вой пронизан отчаянием. Жестокая игра судьбы: монстр напоролся на свой охотничий шип! Нижняя пасть смыкает челюсти. Гарольда мутит от звуков, которые наполняют трюм. Он слышит близкий скрежет. Дети монстра карабкаются на палубу. Новый страх вышибает старый выстрелом в лицо. «Прыгай!» – орет человек настолько яростно, что Гарольд не мешкает ни секунды. Он не спрашивает, откуда тот взялся. Боль от удара об воду взрывает ногу ярче тысячи солнц. Море раздирает рот Холдстока. Он не чувствует, как сильная рука вытаскивает его за волосы. Незнакомец швыряет тело королевского инспектора Холдстока на дно лодки, поднимает с банки ружье и начинает хладнокровно выцеливать многоруких бестий. Охота – его призвание.
От костра несло горелыми тряпками.
Гарольд поморщился и хотел перевернуться на другой бок, но не сумел. Он лежал, укутанный толстыми одеялами. Во рту ночевала рота солдат, мылась, стирала портянки и выгуливала полковую скотину, невесть откуда взявшуюся на марше.
– На твоем месте я бы даже глаза не открывал, – гулко посоветовал потолок. Судя по отблескам костра, Гарольд находился в пещере. Взрослый человек не встал бы здесь в полный рост. Гарольд послушно смежил веки и начал придумывать вопрос. Тот никак не шел. Гарольд открыл глаза и вновь попытался перевернуться на бок. Опять не вышло. Наконец он заметил ремни, стянувшие его поперек груди и ниже живота. Надежный способ удержать от глупостей.
– Чем воняет? – сумел выдавить Гарольд.
– Хотел сохранить одежку? – удивился потолок. – Она же вся в дерьме! Да и не твоя вовсе.
– Где?..
– В каменоломнях. В город тебе нельзя. Слишком заметный.
– Нет. Где она?
– Забрали, – голос потяжелел. – Зато ее родня пошла на корм рыбам.
– Кто?.. Кому?!
– Думаешь, ты один такой? Ил-Шрайн умеет заводить друзей везде, куда пришел погостить.
– Я не… Не!..
– Знаю, знаю, – в подбородок Гарольда ткнулась кружка. Теплые капли смочили губы, полились на грудь. Холдсток глотал и не чувствовал вкуса. Ничто не могло перебить той мерзости, что поселилась у него во рту.
– Как зовут?..
– Ил-Шрайн, – кружка исчезла, и ее место заняло лицо. – Ты пришел за ним?
– Нет… – несколько мгновений Гарольд колебался, затем открыл руку. – Пропавшие дети.
– А-а, – поморщился мужчина. – Поэтому за тебя так взялись.
– Знаешь?!
– Ты по адресу, счастливчик! – Незнакомец легонько потрепал Гарольда по плечу. – Их сожрал Ил-Шрайн.
– Там?! – Память вспыхнула жуткими образами: монстр освещает собой гнилой рангоут, потрошит одежду Холдстока; шея твари изгибается, и она отгрызает собственный хвост; выкаченный глаз безошибочно находит лицо Гарольда среди теней.
– Нет. Это щенок по сравнению со взрослой особью. Поверь мне.
– Много?..
– Достаточно. Но Ил-Шрайн один.
– В море? На «Милости»?
– Если бы. – Мужчина пропал из поля зрения Холдстока. Голос звучал глухо, безутешно.
От рождения он носил имя Гордон Бёрн.
– Гори-Не-Сгорай прозвали меня другие охотники. Нас было полтора десятка. Все разного возраста. Родственники. Соседи. Случайные люди. Жили в рыбацкой деревне на побережье. Мы поделили север на ровные ленты, шли по карте строго вверх, стараясь не перебегать дорогу друг дружке. Раз в год встречались в условленном месте. Спустя пять лет после клятвы на встречу пришел я один. Почему север? Теплый климат твари почему-то не по нраву. Но и мороз не любят. Много их? Даже сейчас не смогу ответить. Вот скажи, откуда берутся новые виды животных? Волк не может сойтись с черепахой и дать щенков. Господь не дурак. Но Ил-Шрайн милостив и может благословить такой союз. Байки? Сельские страшилки? Да не у меня в голове. Я по уши нырнул в трухлявые легенды, они у меня из задницы лезут. Никто не выбирал свою дрянную долю, но с каждым охотником приключилась похожая напасть. Со всеми. Исключение – один я. Мою семью перебили вурдалаки. Не те, из сказок, настоящие монстры. Перегрызли глотки, пока я, пятнадцатилетний, выл в грязи под окном, силясь встать на перебитые ноги. Я все слышал. Хруст костей, свист воздуха из прокушенного горла матери, всхлипы и отчаянный визг сестер. Шесть и девять им было. Твари убили всех. Каждую родную мне душу. И еще человек двадцать во всей деревне. Звучит пресно. Не хватает слов, да и я уже все забыл. Что теперь до моих соплей двадцать лет назад?
