Он всегда встречал ее вечером после спектаклей или поздних репетиций, и на ее попытки уверить его, что она прекрасно доберется домой сама, неизменно отвечал:
– Через пару недель ты всюду будешь добираться сама. Во всяком случае, без меня. Я даже знать не буду, куда ты пошла после спектакля, так что смирись уж пока с моими оковами.
Она совсем не думала об оковах и идти никуда не собиралась! Но говорить ему об этом не хотелось – все равно что оправдываться…
– Идешь сегодня куда-то? – спросила Аля, торопливо допивая кофе.
– Да. Встреча с друзьями юности, – ответил Андрей. – Извини, не зову тебя с собой.
– Совсем даже не обязательно… – пробормотала она. – Почему ты должен меня звать? Да я и занята сегодня допоздна.
Но в душе у нее что-то дрогнуло при этом в общем-то вполне обыкновенном известии – как от дурного предчувствия.
– Я тебя не зову потому, что моя бывшая жена тоже придет, – сказал он, пролистывая газету.
– У тебя была жена? – стараясь говорить как можно более равнодушным голосом, спросила Аля.
– Была. А ты думала, никогда не было?
– Вот уж не думала, – улыбнулась она (улыбка, впрочем, вышла кривоватая). – Я думала, что даже не одна. Ты мужчина завидный и мальчиком невинным не кажешься. Я давно тебя хотела спросить, Андрей… А кто была твоя жена?
– Флейтистка, – ответил он. – Она и сейчас флейтистка.
При этих словах Але представилось что-то прекрасное и воздушное – неуловимый, легкий силуэт. Такой же легкий, как его походка…
– Возьми машину, – сказал он. – Наверное, я вернусь поздно.
Она и сама пришла поздно, но Андрея еще не было.
Аля вдруг поняла, что впервые входит в эту квартиру без него, и даже остановилась на пороге, словно не решаясь пройти в комнату.
Этот дом, в котором она жила уже почти месяц, даже отдаленно не казался ей своим. Обычно она старалась об этом не думать, да и некогда было особенно думать за бесконечными репетициями, спектаклями, занятиями вокалом, в котором она была не сильна… Ей достаточно было того, что Андрей встречал ее в этом доме, и она не обращала внимания на непонятно чем пугающую тяжесть всего, что ее окружало: массивной мебели, старых ковров на дубовом паркете, непроницаемых штор на окнах.
Однажды ночью дверца резного шкафа открылась с таким зловещим скрипом, что Аля, едва начавшая засыпать, с криком вскочила на постели. Слыша этот скрип в тишине комнаты, она почти физически ощутила, как одиночество подбирается к ее горлу, прикасается холодными пальцами…
Пальцы Андрея были горячи, когда она судорожно схватила его за руку в темноте. Она почувствовала маленькую мозоль на его пальце и подумала, сразу успокаиваясь: вот, не замечала при свете… Лица его не было видно в темноте, только слышалось дыхание.
– Не бойся, – прошептал он, не спрашивая, что с ней. – Я же здесь, Сашенька, не бойся. Здесь, с тобой… Ну, иди ко мне.
Аля почувствовала, как его руки обхватывают ее горячим кольцом, словно обводят волшебным кругом.
И вот теперь она вошла в пустую, темную квартиру одна – и замерла на пороге.
«Так и будет, – подумала она с пугающей ясностью. – Он уедет, и я войду сюда одна…»
Аля вздрогнула от этой мысли и поскорее включила свет. Ничего особенного не было в этой комнате – ничего такого, чего она не видела бы каждый день. Но такого страшного, такого отчетливого ощущения его отсутствия Аля просто не ожидала…
Это была совершенно чужая комната – как будто ничего не происходило, как будто Андрея и не было никогда. Аля почувствовала, как спина у нее холодеет и дрожь пробегает по всему телу. Его не было совсем, или он уехал навсегда – ничего другого она не могла себе представить.
Аля беспомощно огляделась в поисках хоть чего-нибудь, что напоминало бы о нем.
«Нет-нет, не так все безысходно!» – с торопливым облегчением подумала она.
Рубашку он бросил на спинку стула – наверное, когда одевался перед уходом. Аля вдруг с удивлением поняла: Андрей бросает рубашки где попало, как все мужчины, но при этом почему-то не кажется, будто они лежат не на месте.
Эта смешная догадка показалась ей такой странной и такой прекрасной, что она едва не задохнулась от неожиданности. Каждым своим прикосновением он создавал какой-то особый порядок пространства, которого не было до него и который уже невозможно было изменить после его исчезновения.
Рубашка была его любимая – наверное, старая, потому что светло-бежевая ткань стала мягкой, тонкой и даже слегка протерлась на локтях. Але нравилось гладить его плечи под этой старой тканью, которая совсем не чувствовалась и не мешала…
Она часто подсовывала Андрею эту рубашку, когда он переодевался, придя домой, и теперь улыбнулась ей как живому существу.
Все-таки хорошо, что он не видел ее сейчас: при нем она, пожалуй, стеснялась бы того, что сидит, держа в руках старую рубашку, и минута незаметно летит за минутой.
Сначала Аля не замечала, как идет время, не обращала внимания на бой старинных, похожих на узкий шкаф часов. Но постепенно тоска подступала все неотвратимее, смешивалась с тревогой. К двум часам ночи Аля уже не сидела неподвижно на диване с жесткой резной спинкой, а ходила по комнате из угла в угол и, чтобы успокоиться, пыталась повторять монологи из разных своих ролей.
Но монологи путались, Марина и Бесприданница перебивали друг друга, исчезали, отступали… Впервые в жизни Аля не могла о них думать.
Когда в третьем часу она наконец услышала звук поворачивающегося в замке ключа, нервы ее были так напряжены, что она даже не обрадовалась его возвращению.
– Ты не спишь? – спросил Андрей.
Аля вышла в прихожую и смотрела, как он раздевается: зачем-то откатывает рукава белой льняной рубашки, потом вешает ее на витой крючок деревянной вешалки. Идет в комнату, держась за стену…
– Что с тобой? – спросила она ему вслед.
Он не ответил.
Когда Аля вошла в комнату, Андрей уже сидел на диване, привалившись к неудобной деревянной спинке и закрыв глаза. Ей показалось бы, что он спит, если бы не застывшее, странное выражение его лица. Он на себя был непохож в эту минуту, и она испугалась.
– Андрюша, тебе плохо? – присев рядом с ним, спросила Аля.
– Наверное. – Андрей наконец нарушил молчание, но голос был глухой, такой же странный, как и лицо. – Не волнуйся, просто выпил… Не надо было.
Аля вспомнила, что он всегда пил мало и, в отличие от нее, любившей джин, всегда только легкие вина. Она даже спросила его об этом однажды, а он, как обычно, отшутился:
– Что, Алечка, настоящий мужик должен водку хлестать стаканами?
– Да нет, – слегка смутилась она тогда, – пей, пожалуйста, хоть воду газированную, мне же лучше.
