– И так продолжалось до того дня, когда у Белинды вдруг заболело ухо. Ей было плохо, и она не могла сосредоточиться на тех заданиях, которые давал ей наш папа. Постоянно терла свое ухо и звала Миму. Тыкала пальчиком в коробку с игрушками, стоявшую в холле, и никак не могла заняться своей работой. Расстроенный отец убрал куклу с глаз долой. А вечером я обнаружила ее в мусорном ведре, всю изорванную.
Теперь Ким стала понимать важность того, что Вероника рассказывала им о Джемайме, и значение самой куклы во всей этой истории.
До появления Белинды Джемайма, как и родители, принадлежала только ей. После рождения сестры ей пришлось делиться с ней своей игрушкой до тех пор, пока та не была полностью уничтожена.
– И именно поэтому вы сказали, что если б Белинда родилась первой, вас никогда не было бы на свете?
– А кому захочется получить серую мышь после обладания чудом природы?
– А она действительно была им? – уточнила Ким. – Я про чудо…
– Сколько бы раз вы ни задавали этот вопрос, – женщина холодно взглянула на нее, – и как бы его ни формулировали, я все равно не раскрою вам все детали нашего прошлого.
– Хорошо. Тогда расскажите мне о Белинде. Расскажите, как ее прошлое повлияло на ее настоящее.
Вероника заколебалась, как будто решала для себя, что лучше – выбросить их за дверь или превратить все в шутку.
Наконец она тяжело вздохнула.
– Ваши родители когда-нибудь приходили к вам на школьную спартакиаду, инспектор?
– Каждый год, – ответил Брайант за Ким. – Я был чемпионом школы по бегу в мешках, – как бы между прочим добавил он.
– И вы видели их лица в момент вашей победы? – Выражение лица самой Вероники ничуть не изменилось.
Сержант утвердительно кивнул.
– Уверена, что они были горды вами и им казалось, что солнце светит только для вас.
– Ну, где-то так…
– Это пьянящее ощущение. Оно даже может вызвать привыкание. Мы же все хотим, чтобы родители нами гордились, а если ты можешь доставлять им эту гордость каждый день и с минимальными усилиями с твоей стороны, то кто же от этого откажется?
– Но?.. – уточнила Ким, услышав это «но» в тоне Вероники.
– Как вы отнесетесь к двухлетнему ребенку, который перемножает многозначные числа?
– Уверена, что это произведет на меня впечатление.
– А если это будет делать тинейджер?
– Решу, что в этом есть нечто особенное.
– Ну, а двадцатишестилетний выпускник Оксфорда?
– Это мало меня удивит, – честно призналась детектив.
– Понимаете, офицер, у всех гениальных детей существует одна и та же проблема. Рано или поздно они вырастают, и восторг куда-то исчезает. Я не про их уникальные способности – мало кто из людей может повторить то, что делают они, – а про то, что это уже практически никого не интересует. Это перестает быть особенным, необычным или даже интересным.
– То есть вашим родителям это все надоело?
– Как и всем остальным. Гениальные дети вызывают восхищение; взрослые – нет. То есть интерес к ним пропадает. Цирк покидает город.
– А желание быть в центре внимания остается, – поняла наконец Ким.
– Вот именно.
– Ну, и как же это желание проявляется в… одаренных детях? – поинтересовалась инспектор.
– Кто-то из них становится наркоманом, кто-то – алкоголиком, кто-то погружается в пучины секса, а кому-то необходимо самоутверждение. Словом, все что угодно, только бы привлечь к себе внимание.
– А все сразу не бывает?
– Иногда случается, – ответила Вероника.
– В таком случае им необходимо, чтобы за ними постоянно наблюдали, чтобы их постоянно опекали, и так, скорее всего, до конца жизни.
– Вы правы, инспектор, некоторым это действительно необходимо.
Ким показалось, что она стала лучше понимать эту женщину.
– И вы обе сменили фамилию на Эванс?
Лицо Вероники стало каменным.
– Если вам и это известно, то я вам больше не нужна, – сказала она, выпрямляясь и отходя от серванта. – Могу только сказать, инспектор, что теперь у вас есть доступ ко всему.
Глава 54
Тюрьма Ее Величества Хьюэлл располагалась в деревеньке Тардебигг в Вустершире и обслуживала как это графство, так и графства Уэст-Мидлендс и Уорикшир.
Эта тюрьма смешанной категории безопасности пережила в июле 2017 года визит отряда «Торнадо», вызванного для подавления тюремного бунта, возникшего из-за поэтапного запрета на курение.
Пенн помнил, что видел по телевизору, как элитное подразделение Тюремной службы Ее Величества быстро взяло беспорядки под свой контроль, и тогда еще возблагодарил Господа за то, что у него совсем другая профессия. А ведь завали он тогда пару экзаменов – и сам вполне мог бы оказаться на месте этих офицеров. Даже принимая во внимание растущий уровень уличного насилия, отмечавшийся во всех официальных отчетах, Пенн считал, что служба в полиции все-таки безопаснее.
Он сидел и барабанил пальцами по столешнице с опасением, что делает что-то неправильное. Хотя его временный начальник и дал разрешение на посещение тюрьмы, Пенн никак не мог избавиться от ощущения, что вот сейчас кто-то похлопает ему по плечу и упрекнет за общение с врагом.
Ведь несмотря ни на что, он был офицером, арестовавшим убийцу, который посещает этого самого убийцу во время судебного процесса. Хотя никаких правил он не нарушает. И наплевать на то, что убийца посмотрел на него без всякого восторга, когда надзиратель указал ему на него.
– Ну, и какого… вам от меня надо? – спросил преступник, садясь. Его русский акцент был сильнее, чем у жены.
Пенн заметил, что за время, прошедшее с их последней встречи, Нориев постарел. В уголках его глаз появились едва заметные морщины. Румяного, здорового человека, много времени проводившего на свежем воздухе, сменил бледный тип с обрюзгшей кожей.
– Как вы?..
– Отвали, твою мать… – прорычал Нориев, и Пенн слегка отодвинулся, чтобы избежать капелек слюны, летевших в его сторону как мини-торпеды.
Сержант открыл рот, чтобы начать, но упустил свой шанс.
– Ну что, ребята, обосрались по полной? Арестовали не того, а обвинение построили на показаниях моей лгуньи-жены и гребаного уличного воришки…
Пенн посмотрел мужчине в глаза – и не смог не заметить плескавшейся в них ярости. Но это его совсем не испугало. Он приземлил уже достаточное количество типов, которые теперь мечтали вырвать ему конечности одну за другой, как мухе. Досаждать преступникам и нехорошим людям – это часть его работы. А вот не понравилось ему во взгляде мужчины скрытое обвинение – молчаливая убежденность в том, что Пенн совершил ошибку.
