— Как она сегодня? — я присел рядом с Валентиной Петровной, а старушка внезапно прижалась ко мне и крепко обняла, словно много лет провела в одиночестве, а теперь ей вдруг повстречался на пути живой человек.
Ее плечи задрожали, а по лицу потекли слезы. Я испытал странное чувство. Пока сидел в тюрьме, поддержки ни от кого ждать не приходилось. Матери Хованской, думаю, было знакомо это чувство, если столько времени она получала отказы в помощи. Так растрогалась, что я и Наташа каждый день их навещали?
— Вам удобно спать на этом диване? Может быть, мой водитель будет отвозить вас в отель, а на ночь с Лидой будем оставаться я или моя сестра?
— Ох, Максим, — улыбнулась старушка, вытирая слезы с щек. — Никуда я не поеду. Последние пять лет это дитя смысл моей жизни, отдушина и самая большая боль. Дочь моя отказалась от нее, а я, когда узнала об этом, пришла к ребенку в больницу. Лидочка лежит в кроватке маленькая, больная, никому не нужная — ее поместили в инфекционное отделение вместе с другими детьми, которых изъяли из неблагополучных семей. Я думала, что век свой плохо доживаю, дочери не нужна, а попала в ад, где мал мала меньше. Дети плачут, тепла материнского хотят, а медсестры не разрешают чужих брать на руки и общаться с ними, чтобы не привыкали… А ведь я немало в той больнице времени провела. Думала привыкну, медсестры же смогли. Но нет. К такому привыкнуть невозможно, — она тяжело вздохнула. — И Ирка моя сейчас снова беременна. Мне уже заранее жаль этого ребенка, потому что он будет ей не нужен, как и Лида. Я же не потяну еще одного… А если помру? Больно мне за все это, Максим. Слов нет, как больно. Ведь я такой бездушной, как она, никогда не была, пылинки с нее всю жизнь сдувала. Думала, что хорошим человеком воспитываю, а вот как все получилось. Ради выплат дети ей нужны, а про мать она и вовсе не помнит.
Я прекрасно понимал все, о чем она говорила. И мне по-человечески было ее жаль, но еще больше Лиду. Мой ребенок нуждался в родительской заботе и любви, а ничего этого у него не было, кроме надежного плеча старой бабушки, которой самой требовался уход.
— Ты скажи мне, что ты сюда ходишь? Честно скажи, Максим, — попросила она. — Ты отец Лиды? Совесть у тебя проснулась спустя столько времени? Я же не буду осуждать, но мне важно знать правду. Знаешь, оно в мире много зла, а ты, если здесь и пытаешься ей помочь, то…
— Я не знаю, что вам сказать, — перебил старушку. — Но интуиция вас не обманывает. Не просто так появился в жизни Лиды.
— Правду мне скажи. Это самое правильное будет.
Я планировал рассказать Валентине Петровне обо всем при других обстоятельствах и надеялся, что она поймет меня. Правильно поймет и не будет препятствовать оформить все права на ребенка законным путем. К тому же девочкам будет комфортно расти вместе. Рядом с мамой и папой. В полноценной семье.
— Я отец Лиды. Родной отец.
Валентина Петровна горько усмехнулась.
— Отец… А ведь сердце не обманешь. Я когда на пороге своего дома тебя увидела, у меня сразу екнуло в груди. Похожи вы. Особенно глазами. А мать ее где? Почему же она не пришла ни разу за все время?
Я прищурился, разглядывая морщинистое лицо, не зная с чего начать свой рассказ.
— Знаю я, что Лида не родная моей Ирке. Про контракт все знаю и как бросили ее, не заплатив деньги. Она же с тех пор и пьет. Опустилась ниже некуда.
— Это долгая и запутанная история, Валентина Петровна. Мама Лиды жива, но сейчас у нее не все в порядке со здоровьем, поэтому она не может быть здесь.
— Тоже с сердцем проблемы?
— Нет. Она беременна. Угроза выкидыша. Надя находится сейчас в больнице.
Мне пришлось рассказать Валентине Петровне все с самого начала: про подмену детей и нашу разлуку с Надей, и даже про ее внучку Дину.
Почти час у нас ушел на этот разговор, а я вдруг осознал, что правильно сделал, решив во всем разобраться. Страшно представить, что было, если бы я прошелся катком по чувствам Нади после того, как вышел из тюрьмы.
— Привезешь вторую девочку? — с надеждой в голосе спросила Валентина Петровна.
— Привезу. Только для начала Наде нужно рассказать о Лиде.
Всю голову я сломал как это сделать. Боялся, что на фоне нового стресса ей станет хуже. Ей сейчас самой уход нужен.
— А ты расскажи. Не тяни. Дочь — это хорошая новость. К тому же она вон какая красавица растет. И мне радость будет посмотреть на эту встречу и знать, что дитя с родной матерью будет жить в ласке и любви. А то увезете ее потом за границу… Я ведь препятствовать вашему счастью не стану, Максим. Лиде только добра хочу.
Об отлете в Германию Валентине Петровне вчера вечером сообщил врач. Я предложил ей полететь вместе с нами, но она отказалась, узнав, что я и Наташа будем рядом с Лидой. На прошлой неделе я договорился с рабочими, чтобы в ее доме, пока она проводит все время с внучкой в больнице, сделали ремонт и провели горячую воду. Хотелось как-то отблагодарить старушку за доброту и сердечность. И согласись она полететь, безо всякого оформил на бабушку все документы и забрал с нами, но разве мог заставить ее лететь силой? Понимал, почему она остается. Потому что переживала за будущего внука или внучку. Но будь моя воля, я бы отправил Хованскую на принудительное лечение от алкоголизма прямо сейчас, чтобы у нее мозги встали на место.
— Максим, не тяни с разговором. Не нужно. Она мать и должна знать, что ее дочь жива. Расскажи ей о Лиде.
Пообещав приехать завтра утром, я поехал в офис, ни на секунду не переставая думать о словах женщины. Мое молчание о Лиде могло поставить под удар возникающее доверие между мной и Надей. Но пока я даже не представлял, как сказать ей о больном ребенке. Да, живом, но Лиде на днях предстояла серьезная операция. А что если пойдет что-то не так? Что если девочка не перенесет ее, а маленький и хрупкий организм не справится с нагрузкой? Как я тогда буду смотреть Наде в глаза?
Ближе к вечеру я направился к ней в клинику. Еще буквально месяц назад я не строил никаких планов на совместное будущее, был одержим идеей поквитаться с предателями и людьми, которые подставили моего отца. А сейчас хотел одного: завершить все дела с Парфеновым и уехать с Надей и детьми в Германию, где Лида будет проходить реабилитацию после операции на сердце. Навряд ли мы вернемся в Россию. На днях я договорился со следователем о встрече с Хабаровым. И будь моя воля, я бы всадил этому мерзавцу обойму пуль в сердце. Хотя нет, быстрая смерть — слишком легкое для него наказание.
В кармане пиджака завибрировал телефон. Быстро взглянув на дисплей, я ответил на звонок:
— Привет, Макс. Я сейчас еду к Лиде в кардиологический центр, заодно сменю Валентину Петровну. Она хотела по делам отойти. Ты сегодня будешь там еще?
— Привет. Я уже был. Что ты хотела?
— Просто спросила. Давно не видела тебя и очень соскучилась. Не получается у нас пересекаться.
— Да. Совсем я замотался в эти дни. Сейчас к Наде еду, а после могу заехать за тобой в центр. Идет?
