— Если бы я заранее сказала тебе об этом, ты бы оставил меня дома?
— Нет, — твёрдо произносит он. — Как шея? — добавляет, заметив, что я непроизвольно касаюсь её в том месте, где остался кровоподтёк от рук Лазарева, и морщусь.
Боль стала меньше, дискомфорта почти не ощущаю, но воспоминание, как этот ублюдок больно сжимает затылок и вжимает меня в стену, проносится перед глазами и заставляет меня дёрнуться.
— Всё нормально, — глухо отвечаю я, поймав, потемневший взгляд Асадова, от которого мне становится жарко.
Динар даже не отдаёт себе отчёта, как тяжело мне с ним не то что общаться, а просто находиться рядом. Или отдаёт и потому держит дистанцию? Меня к нему тянет, и в то же время я злюсь на него, и отчасти на себя, за то, что испытываю все эти чувства. Что не могу забыть о том поцелуе. Что приходится жить с ним и подстраиваться под его график, временами терпеть его резкие слова и отчаянно желать съехать обратно в свою милую квартирку, которую я с такой любовью выбирала, когда вышла из стен детского дома. Вернуться в наш дом, где на Макса напали люди Ворошилова, я так и не смогла. И вряд ли смогу. Как блок внутри стоит.
Несколько часов пути я пытаюсь отвлечь себя музыкой и книгой, но мои мысли всё время крутятся возле Макса и предложения Ильи. Если брата скоро отпустят, то мой выбор очевиден. И так будет правильно. К тому же родители Ильи лишь сильнее обозлятся на меня, если я уведу их сына из семьи накануне такого важного и ответственного события, как выборы в депутаты Ракитина-старшего.
В какой-то момент я всё же закрываю глаза. Наверное, подействовала таблетка. Я проваливаюсь в сон, а просыпаюсь от того, что меня будит Динар. Он просит, чтобы я пристегнулась, потому что мы приземляемся.
Спустя час мы едем на машине в отель, но я до сих пор чувствую себя дезориентированной и немного заторможенной. Всё. Это была последняя таблетка. Больше не буду пить эту дрянь, от которой так сносит крышу и я чувствую себя амёбой.
— Карина, созвонись утром с Бергом, уточни у него про пакет документов на сделку, его юристы вчера внесли какие-то правки. И закажи ещё одну машину с водителем. Я обещал Наташе устроить небольшой шопинг.
— Она будет одна? — уточняет Карина, делая пометки в телефоне, когда мы выходим на улицу.
Они разговаривают так, словно меня нет рядом. И это дико раздражает. До зубовного скрежета. Асадов всем своим видом и холодной интонацией голоса даёт мне понять, что как минимум записал себя в мои отцы. О каждом своём шаге доложи, с мальчиком познакомь, в противном случае сам всё про него узнаю, а если всплывут косяки, то плевать на твои чувства — снова закрою тебя дома. Похож на деспота. Или надзирателя, а не друга семьи. Может быть, всё-таки согласиться на предложение Ильи до возвращения Макса? Всё лучше, чем рядом с Асадовым. Иначе свихнусь.
— Одна? — хмыкает он. — Нет конечно. Ты с ней проведёшь время, пока я буду на встрече с Бергом. А сейчас всё, по номерам расходимся. Мне ещё нужно за ноутбуком посидеть.
На ресепшене нам выдают ключи. Втроём мы поднимаемся на семнадцатый этаж. Карина останавливается у номера 243 и, пожелав нам спокойной ночи, скрывается за дверью, а мы с Динаром идём в конец коридора.
— Почему нельзя было заказать мне отдельный номер, как у неё?
— Зачем? — искренне удивляется он. — Я часто бываю в Вене по рабочим вопросам. И своё личное время, которого не так уж и много, привык расходовать с комфортом. Вид из моего люкса замечательный, ни в каком другом номере такого нет. А ещё здесь есть бассейн. Кажется, ты неплохо плаваешь?
Я смотрю на него снизу вверх. Неужели он помнит о моих увлечениях танцами и плаванием в подростковом возрасте? Похоже, что да. У меня в комнате висело много грамот и дипломов, и он тогда в шутку называл это стеной тщеславия.
— Это в прошлом, — говорю я на тот случай, если он забыл, что я забросила все свои увлечения после смерти отца.
Людям свойственно иногда ломаться. В прямом и переносном смысле этого слова. Именно это со мной и случилось, когда я осталась одна, а травма ноги, которую я получила, неаккуратно упав не тренировке, перечеркнула моё танцевальное будущее.
— Ну плавать же не разучилась? Ноги и руки на месте. К тому же вода отлично успокаивает нервную систему.
Намекает, что с этим у меня есть проблемы? А до них и впрямь недалеко.
— Я всё равно хочу жить отдельно, — настырно заявляю я и останавливаюсь в прихожей, осматриваясь.
Да, я взвинчена, и на то у меня есть масса причин. Не хочу, чтобы он указывал, как мне жить, с кем встречаться и тем более, как проводить свободное время.
— Что-то не так, Наташа? — Динар заносит наши вещи в номер и включает свет, поворачиваясь ко мне лицом.
— Знаешь, у меня сложилось впечатление, что ты намеренно создаёшь для меня все эти условия, похожие чем-то на квест. Пройду или нет? На каком застопорюсь, где вспыхну, как спичка. Это для тебя своего рода забава, да? Ты поэтому хотел добиться надо мной опеки, чтобы было кого контролировать? Может быть, тебе не хватает экстрима в жизни?
Он хмурится. Сильно хмурится, а в его глазах вспыхивает нехороший огонь. По моей спине бежит тревожный холодок. Понимаю, что ступила на тропу войны и сейчас будет очередная словесная порка, но ничего не могу с собой поделать. Меня жутко бесит его контроль. По сути, он мне никто.
— По-твоему, это я того полуобморока мажористого с дурью в кармане тебе подсунул и заставил тебя крутить перед ним задницей в клубе? — На его губах появляется наглая усмешка. — Наташа, я люблю развлечения, но не до такой же степени. И про Ракитина я не пошутил. Если узнаю, что он такой же шаболда, как и Лазарев, то считай, что ты без пяти минут свободная девочка. Сколько ему лет? Двадцать?
— Двадцать один, — сквозь стиснутые зубы говорю я, призывая остатки самоконтроля.
— Двадцать один, — задумчиво повторяет Динар и хмыкает. — Я помню себя в этом возрасте. И папы, который обеспечивает мне будущее, покупает дипломы, машины и отдых за границей, у меня не было. Ерундой некогда было заниматься, травку курить по клубам, наркотой баловаться и девочек снимать, принуждая их к сексу. А твой Ракитин с Лазаревым примерно из одного теста сделан. Буду рад, если ошибаюсь, но отец твоего мальчика не вызывает у меня особого уважения своей алчностью и презрением к тем, кто ниже его по социальному статусу. Что он может привить своему сыну с таким отношением к людям и жизни? Ты хочешь постоянно ему доказывать, что достойна быть членом такой семьи, пресмыкаться перед его родителями, когда за глаза тебя всё равно будут презирать и поливать грязью?
Меня сильно задевают его слова и тон, которым он их произносит. А ещё масла в огонь подливает тот факт, что он привёз меня сюда, как ручного зверька, и снова учит жизни. Да, возможно, он говорит правду. Он практически всегда её говорит, но сейчас особенно неприятно её слышать, когда все чувства и эмоции в полном раздрае.
