– Оступился? Как можно оступиться, когда подписываешь не просто бумаги, а возможно, смертный приговор другому человеку? Я работала представителем в вашей клинике, думала, что помогаю людям, а в итоге присутствовала на операциях и продавала устройства, которые могут убить или сделать человека инвалидом. Кто-то ставил их по квоте или отдавал последние деньги… – Осекаюсь, потому что в легких заканчивается кислород, а от озвученного вновь начинает ломить затылок.
– Моя клиника возьмет каждый такой случай под контроль. Оказывается, ты не только умная и красивая, но еще и чуткая девушка. Борец за справедливость? Мне нужны такие люди в команде.
Набираю воздух и пытаюсь говорить ровным голосом:
– Сейчас я работаю в пансионате, ухаживаю за стариками. Меня всё более чем устраивает. Я не хочу ни в чью команду.
Иману поступает звонок, он извиняется, что прерывает наш разговор, и остаток пути уделяет внимание собеседнику. Но это даже к лучшему: у меня нет настроения общаться и жутко разболелась голова.
В кабинете у следователя вновь в письменной форме прошу о встрече с отцом. Геннадий Сергеевич равнодушно пробегается глазами по бумажкам, просит подписать протокол и отпускает, сказав, что на сегодня могу быть свободна. Я больше не хочу приезжать в это место, отвечать на формальные, порой затруднительные вопросы. И атмосфера здесь такая, что все внутренности сжимаются от страха. Не представляю, как отец находится за решеткой и что сейчас испытывает. Я – тоску, непонимание и боль. Такой силы, что на глаза опять наворачиваются слёзы, но запрещаю себе плакать и держу их в себе.
– Иман, папа не хочет со мной встречаться? – спрашиваю, когда мы едем домой. – Следователь поэтому отказывает во встрече?
– Скорее всего, – честно отвечает Ибрагимов. – Хочется заверить, что всё будет хорошо, а происходящее – ошибка, но это не так, Регина. Роман понесет наказание. Его ждет тюрьма.
– Вы виделись с папой?
– Нет. Мы общаемся через адвоката. Я поговорил с Геннадием Сергеевичем, взял справку у врача, что ты после травмы головы. Тебя не будут вызывать на допросы и дергать по пустякам какое-то время. Если тебе одиноко в большом доме, то ты можешь переехать к нам с Эвелиной. Она готовится к свадьбе, будет рада твоему обществу и помощи, – предлагает Иман. Его глаза смотрят прямо, голос звучит негромко, но уверенно.
– Спасибо за предложение, но я останусь дома, – говорю я и отворачиваюсь к окну.
Как тонко Иман подмечает детали. Мне и впрямь тоскливо возвращаться домой. На днях планирую перевезти вещи в квартиру в центре города.
Машина останавливается рядом с воротами. Иман поворачивается в мою сторону.
– Регина, я приглашу тебя как-нибудь погулять? Что ты любишь?
– Зачем вам это, Иман? Если ради денег, так я же сказала, что всё подпишу. Вы получите то, о чём договаривались с отцом. Но наш брак... я не рассматриваю его в ближайшем будущем. Ни с ценником, ни без.
– Ты, оказывается, ещё и принципиальная. – Иман щурит глаза и медленно осматривает меня. – Хотя у Ангелины и не могло быть другой дочери.
Я прихожу в замешательство, услышав имя близкого человека.
– Вы… знали маму?
– Немного. Она больше с Лейлой общалась. Это моя погибшая жена. Ангелина была кем-то вроде ее наставника, помогала писать диссертацию, иногда они вместе ездили на конференции. Жена была доктором экономических наук.
В груди щемит при упоминании о маме. Это в нее у меня способности к математике. И да, она не только со мной занималась. Желающих хватало.
– Ясно. Спасибо за помощь, Иман. Приятного вечера.
Тороплюсь выйти из машины и скрыться за воротами, но не успеваю сделать и шага, как Ибрагимов меня останавливает:
– Так что с прогулкой, Регина? – спрашивает он, приоткрыв окно.
Замираю на месте и, слегка обернувшись, отвечаю, глядя в зеленые глаза:
– Я... подумаю.
Через минуту закрываю за собой входную дверь. В голове, словно на повторе, крутятся мысли: что бы ни случилось, я переживу, выстою, это всё временные трудности, скоро станет легче... Но так некстати прозвучало упоминание о маме, что, оказавшись в стенах дома, где когда-то жили спокойствие, уверенность, любовь и понимание, я ощущаю удушающую тоску. Прижимаюсь к стене, сползаю вниз и, уткнувшись лицом в колени, сильно плачу. Впервые со дня своего возвращения из Владивостока.
23 глава
Мои старики сегодня в ударе и весь день по очереди дергают меня к себе с разными жалобами: то давление, то головная боль, то живот крутит, то аппетита нет, то настроения. Лишь Аля и Семён Ильич молча сидят в небольшой комнатке и ждут, когда я освобожусь, чтобы выйти с ними на прогулку.
Марина останавливает меня в коридоре, когда направляюсь к своей парочке:
– Регина, тебя главный просил зайти.
В груди всё сжимается от неприятного предчувствия. Плохая репутация еще никого до добра не доводила. А моя – вдвойне плохая. Как и предсказывал Эрик, все грехи нашей семьи повылезали наружу, прежде всего недавние, где я якобы распутная девица, меняющая мужиков как перчатки. А ведь папа так тщательно затирал эту новость... Но пару дней назад приключилась неприятная история. Я договорилась встретиться с Жанной в кафе, она задерживалась, и в это время какой-то богатый сопляк подсел ко мне сказав, что хотел бы познакомиться поближе, и предложил провести ночь за деньги, бросив на стол триста долларов. Не знаю, как сдержалась и не плеснула ему горячий кофе в лицо. Эрик во всём оказался прав, особенно в том, что вскоре я узнаю, кто был моим другом, а кто – притворялся. На поверку только Жанна, Тёмыч и брат ими были. Последний, кстати, обещал на днях, что, приехав из Мюнхена, поживет какое-то время со мной.
– Слышишь? – спрашивает Марина, когда я долго не отзываюсь. – Заболоцкий к себе вызывает.
– Сейчас иду, – задумчиво отвечаю, стоя напротив комнаты, где у окошка, на диване сидят Аля и Семён Ильич.
Они прижимаются друг к другу и смотрят жалостливыми глазами, словно голодные бездомные котята на морозе.
Хотя, по сути, так и есть. Без дома, никому не нужные, жадные до тепла и ласки старики. Я себя так же ощущаю. Господи, как достучаться до отца и добиться с ним встречи? Пусть объяснит, как мы докатились до такой жизни! Мама бы нам подобного ни за что не простила!
– Я на десять минут к Заболоцкому, и выходим на улицу, – говорю Але и Семёну.
Там сегодня прохладно, самое оно, чтобы немного взбодриться и проветрить мозги. С моей стороны непрофессионально и глупо делиться со стариками своей болью, но больше не с кем. А их мудрые, ободряющие слова наполняют оптимизмом сильнее, чем встречи с Жанной, Тёмой, Иманом и любыми другими людьми. Не знаю, почему так, но, глядя на них, одиноких, держащихся за руки, оставшихся без по-настоящему близких людей, становится страшно. Страшно, что я теперь навсегда одна и больше никому не смогу довериться, никого не смогу впустить в свой мир из-за отца, его предательства и молчания. За что он так со мной?
