В любом случае, Людовик VIII осознавал, что его смерть близка, и хотел обеспечить надлежащую передачу власти. В предыдущем году он написал завещание, но он не предполагал такого скорого конца, с 12-летним наследником и перспективой регентства. Поэтому он постарался четко сформулировать свои желания. Но рассказы о его последних минутах жизни путаны и оставляют вопросы о решениях, приписываемых ему его окружением.
Официальная версия основана на двух документах. В одном из них, сохранившемся в Layettes du Trésor des Chartes (Сокровищнице хартий), опубликованной Александром Тёле, говорится, что 3 ноября король созвал в свою комнату 26 самых важных людей, сопровождавших его. Среди них были советники, администраторы и слуги короля, такие как камергер Орсон, два его брата, Филипп де Немур и Ги де Мервиль, архиепископ Санса Готье Корнут, епископ Бове, Милон де Шатийон, епископ Нуайона, Жерар де Базош, епископ Шартра, Готье, Жан де Несле, Готье де Ремилли, Адам Гайен; некоторые бароны, такие как Готье, д'Авен и де Гиз, граф Блуа, Ангерран III де Куси, Аршамбо IX де Бурбон, Амори де Монфор, Этьен де Сансер; военачальники, такие как Адам и Жан де Бомоны, Гийом де Барре, Симон де Пуасси, маршалы Роберт де Куси и Жан Клеман; а также Филипп Юрпель, единокровный брат короля, к которому были обращены все взоры. Матье де Монморанси, Бартелеми де Руа и Герен, которые находились в Париже, конечно же, отсутствовали. Но 26 присутствующих можно рассматривать как своего рода малый Совет, которому король завещал после своей смерти принести присягу своему сыну Людовику и как можно скорее короновать его.
Эта предосторожность не была лишней. Это был всего лишь второй случай, когда капетингский король умер до того, как его сын был коронован. Первый раз — когда умер Филипп Август, а его наследнику, Людовику, было 36 лет. На этот раз наследник был малолетним, ему всего 12 лет. В связи с этим возникал другой вопрос: кто будет управлять страной во время несовершеннолетия нового короля? Только трижды в капетингском прошлом возникал вопрос о регентстве, даже если этого термина еще не существовало. В 1147 году, когда Людовик VII отправился в крестовый поход, власть осуществлял аббат Сен-Дени, Сугерий; в 1190 году, во время крестового похода Филиппа Августа, он оставил управление своей матери, Адели Шампанской, и своему дяде, архиепископу Реймса; в 1061 году, после смерти Генриха I, именно его шурин, могущественный граф Фландрии Балдуин V, обеспечил защиту восьмилетнего Филиппа I. В этом случае наиболее естественным кандидатом на принятие "опеки и попечительства" над молодым Людовиком IX мог быть Филипп Юрпель, молодой человек 25 лет, граф Булонский, единокровный брат Людовика VIII. Он имел сильную поддержку среди великих баронов, которые считали его одним из своих и надеялись, что он сможет защитить их интересы, ограничив вмешательство королевской власти в их дела. Филипп Юрпель был слабохарактерным и явно не справился бы с поставленной задачей, что для баронов было идеально, ведь они могли бы манипулировать им, как им заблагорассудится. Именно этого боялось окружение Людовика VIII, все главы его администрации и представители средней знати, которые в результате потеряли бы все свои полномочия.
Именно здесь провиденциально появляется второй документ, также находящийся в Layettes du Trésor des Chartes (Сокровищнице хартий). Это подлинный документ, но его содержание вызывало большие подозрения. Он представляет собой письмо трех прелатов, архиепископа Санса, епископов Шартра и Бове, датированное 1226 годом, но без указания дня, в котором они заявляют, что перед смертью король позвал их в свою комнату и сказал им, что он хочет, чтобы королевство и все его дети были переданы под "попечительство и опеку" королевы Бланки, пока ее сын Людовик не достигнет "совершеннолетия". Именно этот документ узаконил власть Бланки Кастильской в качестве опекуна королевства.
Но это, как мы уже сказали, весьма подозрительно. Прежде всего, зачем король доверил свою волю, как бы в тайне, только трем епископам, когда он мог бы сделать это гораздо более значимым способом перед собранием 26 знатных людей, о которых мы только что упомянули, что ограничило бы возможные неприятности? Во-вторых, авторы письма так настаивают на том, что король был "в здравом уме", что он "завещал и решил", после "зрелого размышления", что это вызывает сомнения. Слишком усердно пытаясь доказать бесспорность решения, они делают его подозрительным. Именно поэтому историки считают, что встреча короля с тремя епископами на самом деле была выдумкой "правительственной команды", как выразился Жерар Сивери, чтобы исключить захват власти баронами. Для некоторых этот выбор был продиктован убеждением, что Бланка Кастильская, будучи женщиной и иностранкой, без поддержки семьи, окажется в слабой позиции, что позволит им руководить ею и диктовать ей решения. Менестрель из Реймса, например, пишет: "Ее дети были маленькими, и она была одинокой женщиной из чужой страны. Ей приходилось заботиться о великих сеньорах: графе Филиппе Юрпеле де Булонь, графе Роберте де Дрё, его брате графе Макона, сеньоре Куртенэ, сеньоре Ангерране де Куси и обо всех великих родах того времени. Поэтому она их очень боялась". Видимо каждая из соперничающих сторон старалась доверить номинальную власти как можно более слабому человеку, чтобы сделать его инструментом своей политики.
Напротив, другие считают, и мы в их числе, что обращение к Бланке — это признание ее авторитета и способности управлять. Во время правления Филиппа Августа и Людовика VIII советники смогли узнать, сколько политического благоразумия, твердости и влияния было у этой женщины, чтобы держать в узде великих баронов. Что касается утверждения, сделанного Жуанвилем в его Vie de Saint Louis (Жизни Святого Людовика), что "у Бланки Кастильской не было ни родственников, ни друзей во Французском королевстве", то оно совершенно неверно и соответствует желанию хронистов второй половины века драматизировать ситуацию, рассказывая о том, какой трудной была юность Людовика Святого и как мужественно королева и сирота противостояли козням баронов. Британский историк Линди Грант очень хорошо показала это в своей прекрасной биографии Бланки в 2016 году.
Еще один термин в письме трех епископов интригует: в нем говорится, что Бланка будет опекуном королевства, пока ее сын не достигнет "законного возраста" (ad aetatem legitimum). Проблема в том, что не существовало "законного возраста" совершеннолетия для королей, ни в каноническом праве, ни в римском праве, а в обычном праве он сильно варьировался от 13 до 21 года в зависимости от княжеств, королевств и обстоятельств. Во Франции Филипп I и Филипп II начали лично править в 14 лет; в 1215 году принц Людовик объявил, что возраст совершеннолетия составляет 21 год, что также было распространено в герцогстве Бургундия, графствах Бретань и Шампань. На самом деле, все зависело от личности государя, и этот вопрос оставался открытым. Вот почему епископы не взяли на себя ответственность по этому вопросу.
Коронация Людовика IX (29 ноября 1226 года)
Людовик VIII умер в Монпансье 8 ноября 1226 года. Тело было забальзамировано, внутренности помещены в церковь Монпансье, а тело, завернуто в сукно и бычью шкуру, помещено в гроб и доставлено в Париж. Неясно, при каких обстоятельствах Бланка узнает о смерти супруга. Филипп Муске дает мелодраматическую версию, которая едва ли заслуживает доверия. По его словам, королева, не зная о смерти Людовика, вышла навстречу королевской процессии, чтобы приветствовать его, а юный Людовик на коне галопом помчался вперед, чтобы обнять своего отца. Он встретился с Гереном, который сообщил печальную новость, и тогда, как говорит Муске, королева "была готова умереть от горя. Она была красна от горя и печали, и неудивительно, ведь Людовик всегда был ей верным мужем, от начала и до конца… Филипп [Юрпель], его брат, мудрый и расторопный, организовал траурные мероприятия, ибо королева так рыдала, что все потеряли голову". Этот рассказ не вызывает особого доверия, поскольку Герен в это время находился в Париже. Гораздо более вероятно, что гонцы срочно доставили новость в столицу. С другой стороны, выражение сильного горя Бланкой вполне вероятно. В течение ее жизни хронисты неоднократно отмечали ее большую чувствительность.
