Иногда кому-то удаётся расслышать знакомое название станции, и тогда он начинает вспоминать всё, что связано с этим городком. Чаще получается какая-то нудятина. Хреновые рассказчики в большинстве своём подобрались в камере. Только зэков можно послушать. У них язык подвешен хорошо. Многие с интересом и испугом слушают в их исполнении байки о тюремной жизни, о гулаговском быте.
Он тоже прислушивается. И гоняет в голове вопрос. Что энкавэдэшный следователь мог на него накопать? Что смогли за столь короткое время выяснить? Вроде бы всё понятно. После штурма Пскова начали проверять все здания, занятые немецкими учреждениями. В подвале особняка, занятого местным отделом СД, нашли мини-тюрьму. В камерах, естественно, сидят борцы с оккупантами. В одной из камер сидел он. Радость. Свобода. Краткая радость. Краткий миг свободы. А скажи-ка, дорогой товарищ, почему в канцелярии на всех узников есть папочка с делом, а твоего дела нет? Так откуда ж я знаю? Потерялось, наверное. А скажи-ка, за что и когда тебя посадили? Что-то не складывается твой рассказ, гражданин учитель. А давай-ка мы повнимательнее рассмотрим твоё дело. Как какое дело? Мы не немцы, мы ничего не теряем и всё помним. Сейчас заведём дело и будем его рассматривать. А ты пока посиди, подумай, мож чего и вспомнишь-расскажешь.
А вспоминать ох как не хочется. Несколько раз в лагере водили на допрос. На допросе ничего вспомнить не получалось. Но и следователь ничего конкретного ему не предъявлял. Вот теперь и мучайся-гадай, за что? Или что-то, да накопали?
На шестые сутки – конец маршрута. Выгружаемся. Опять уже привычная процедура смены конвоя. Голову вниз. Руки за спину. Собачий рык. И шагом марш. Один из зэков шепчет: «Ярославль. Бывал я здесь».
Коровники. Ярославский централ. Видевший в своих стенах и министров, и генералов, и красных, и белых. Интересные люди здесь сидели. Ещё больше сидело всякой мрази.
Пришли. Конвой передаёт этап тюремной охране. Привычная перекличка. И опять бегом, опустив голову и не видя ничего перед собой. Дверь оказалась низковата. С размаху впечатался головой в косяк. Звёзды из глаз. Охрана ржёт. Один из конвойных слегка взбадривает прикладом. Не задерживай!
Длинная узкая комната. Всем встать лицом к стене. Руки за спину. Замерли! Не разговаривать! Начинают по одному выдёргивать на досмотр-обыск. После обыска – следующая комната. Лавки. Садимся, ждём, когда всех обыщут. Заходит охранник или надзиратель, или как их здесь надо называть?
– Раздеваемся. Вещи на лавку. Их в прожарку сейчас отправят. А вы – вон в ту дверь. Там душ.
Десять минут – помыться. Через десять минут воду отключу – смотрит на часы, – Что расселись, время пошло. Бегом!
Большинство – явно с армейским опытом. Моментально избавляются от одежды и толпой ломятся в душевую. Надо попытаться смыть с себя въевшуюся вонь и прилипшее дерьмо.
Из душа арестанты выходят уже в другую дверь. Сидят на лавках, дрожат. В помещении весьма прохладственно. А чё вы хотели? В стране война идёт. Уголь в первую очередь на выплавку броневой стали идёт, а в тюремную котельную по остаточному принципу.
Арестантов начинают вызывать на медосмотр. За всех специалистов – один весьма пожилой доктор. Интересуется, что со зрением. После ответа интерес сразу пропадает. Следующий.
Когда всех осмотрели, наконец-то два мужика, по-видимому, местные сидельцы, в сопровождении надзирателя приносят охапки одежды. Разбирайте. Толкотня. Перебранка. Кто-то утянул чужие портянки. Конфликт быстро гасит надзиратель обещанием посадить скандалистов в карцер.
Оделись. Этап начинают раздёргивать. Выкликивают по десять-двенадцать человек и куда-то уводят. Выкликивают и его. В компании ещё двенадцати арестантов и сопровождаемый четырьмя надзирателями он идёт по гулким сводчатым коридорам-переходам древнего централа. Кажется, что липкий воздух здесь целиком состоит из безысходности, страха и ненависти.
– Стоять! Лицом к стене.
Надзиратель с лязгом проворачивает ключ в замке, откидывает засов и открывает противно скрипящую массивную, обитую железом дверь.
– Слева по одному, заходим.
Добро пожаловать в хату! В камере нары в три яруса. Все места заняты. Оценить, сколько народу в камере, сложно. Как минимум 40–50 арестантов. Несколько вопросов от местных. Кто, откуда? И интерес иссякает. Зэки преображаются. Они в своей стихии. Скоро выясняется печальная весть. Ужин уже был. Пайку на новичков в камеру выдали, но вроде бы как забыли предупредить, что это пайка для новичков и её надо им оставить. В общем, смолотили их пайку местные старожилы. Типа думали, что какая-то праздничная добавка. Придётся голодать до утра. Одна радость – в углу за занавеской. Параша. Больше можно не терпеть.
Место ему никто не предложил. С какого? Кто ты такой? И ведь хрен скажешь, кто я такой. Ночь провёл, сидя в уголочке на полу, подложив под себя пальто. Духота, постоянный бубнёж, какие-то движухи, вонь от постоянно посещаемой параши, безуспешные попытки заснуть. С лязгом откинулась кормушка, он уже знал, что так называют маленькую форточку в двери камеры, через которую в камеру передают шлёмки
[245] с пайкой. Ночь прошла. Подали завтрак. Не смог выспаться ночью, маясь от голода и постоянных движений сокамерников. Зато теперь, смолотив тарелку пшённой каши, почувствовал, что проваливается в сон и похрен на все движения. Хочу спать. Заснул. Пинок в бок. Какого?
– Учитель, тебя на выход кличут. Вставай.
Надзиратель ведёт в допросную. Маленькая комнатка. Маленькое оконце под потолком забрано решёткой. Стол, два табурета. И всё. Не, не всё. Еще старший лейтенант ГБ. С нехилым таким шрамом на пол-лица и чёрной повязкой на правом глазу. Вылитый пират. Предлагает присаживаться. Тянет паузу. Внимательно рассматривает его единственным зелёным глазом.
– Ну что, Андрей Андреич, так и будем из себя учителя изображать?
Внутри всё похолодело.
– Вы с кем-то меня путаете.
– Хватит дурака валять, гражданин Власов.
Он покачнулся. Всё. ВСЁ! Хотя…
– Я требую соответствующего моему званию отношения, товарищ старший лейтенант госбезопасности…
В Винницком лагере, где немцы содержали пленных высших офицеров, условия были гораздо лучше, чем в покинутом неделю назад фильтрационном лагере и здесь, в Ярославском централе. И в Винницкий лагерь, и из него в Берлин его возили в нормальном спальном вагоне. Всегда была в наличии кровать со свежими простынями. Хорошая еда. Чистая одежда. А тут. С ума сойти. Надо было сразу представиться. С генерал-лейтенантом небось так бы дерьмово не обращались.
– Да, я генерал-лейтенант Власов и требую соответствующего моему званию обращения. Меня впихнули в общую камеру. Мне не предоставили кровать и постельные принадлежности. Пища, которой здесь кормят, годна только для свиней. Я напишу Сталину! На каком основании меня вообще здесь держат? В конце концов я требую адвоката! – Андрей Андреича понесло. Мысли путались. Ожидание разоблачения. Разоблачение. Что будет? Разжалование? Расстрел? А может, покаюсь, и простят? Надо друзьям-товарищам весточку передать. Должны помочь. Или нет. Покаюсь и расскажу всё про этих друзей.
