Настойчивый стук.
– Открывайте, мы знаем, что вы здесь, или будем ломать дверь.
– Не советую, у меня два ППСа, хрен кто сюда зайдёт! Лучше изложите, что вам надо.
– Я следователь Главной Военной Прокуратуры, майор юстиции Гаврилов, у меня постановление на ваш арест. Открывайте.
Осторожно выглядываю в окно. Второй этаж, под окном сугробы. Чуть в стороне пятеро бойцов не особо усердно прячутся за деревьями.
– Слышь, Гаврилов, а чем докажешь, что ты прокурор?
– Открывайте, и я вам все документы покажу.
Ага. Судя по движухе за дверью, их там несколько. Может, это бойцы из городской комендатуры, а может, и вражьи диверсы. Как тут разобрать? Шаги за спиной. Оборачиваюсь. Уже одетая Татьяна с ППСом в руке идёт к тумбочке, на которой стоит телефон. Телефон! Работает.
– Алло, дежурная, соедините с 12-м номером.
В трубке заспанный голос Корнеева, с женским сонным ворчанием на заднем плане.
– Какого?
– Вадик, это я. Тут ко мне прокуратура в номер ломится. Глянь потихоньку – кто такие. А то фиг его знает…
– Щас, командир. Тридцать секунд, и бегу.
Через минуту в коридоре начинается какая-то движуха. Ещё через пару минут из-за двери раздаётся голос особиста.
– Командир, я посмотрел. Вроде бы всё так и есть. Прокуратура и бойцы из комендатуры. Но я сейчас на всякий случай с коллегами свяжусь, уточню.
– Давай. Жду.
В напряжённой тишине проходит минут десять.
– Командир, всё нормально. Ну в смысле – да, это прокурорские. Открывай.
Делать нечего. С Советской властью лучше не бодаться. Открываю.
– Гражданин Брежнев?
– Да.
– Ознакомьтесь. Постановление на ваш арест. Сдайте оружие.
ППС отдаю Корнееву – этот ствол за медслужбой бригады числится. ТТ отдаю прокурору.
– Собирайтесь.
Я, собственно, собран. Вещмешок с мыльно-рыльными и сменой белья лежит у кровати. Одеваю форменный полушубок, вещмешок в руки. Готов. Выходим из гостиницы. На улице нас уже ждёт ЗИС-8
[273]. Грузимся. Едем по знакомому маршруту. На аэродром. Самолёт уже стоит под парами. Только разместились в салоне, а Ли-2 уже рулит на взлёт. Прокурор хмурится-дуется и не хочет отвечать на мои вопросы. «В Москве всё узнаете». И точка. Ну и хрен с тобой. Бди. А я спать.
Прилетели. Классический «воронок». Ну вот дожил. Куда меня теперь? В Бутырку или в Лефортово? Будем посмотреть. Не, в тюрьму не повезли. Не похож ухоженный дворик, в котором я вылез из «воронка», на внутренний двор тюрьмы. Сразу ведут на допрос.
Ого! Уже не майор, а цельный полковник допрашивает. Вот оно что. Всё-таки до расстрела тех латышских эсэсовцев докопались. Массовый расстрел, без суда и следствия, пытки, агитация всяка-нехороша. А агитация-то где была?
– То есть всё остальное Вы подтверждаете?
– Нет, конечно. Просто по расстрелу и пыткам я примерно представляю, о чём вы говорите, а вот про агитацию – нет.
– Газета и репортаж по радио. В которых вы призывали пытать и казнить без суда военнопленных, и так как вы в то время были единственным полномочным представителем Советской власти в Риге, то и ваши призывы к нарушению действующего законодательства как минимум могут расцениваться как агитация против порядка управления.
Но это мы разберёмся. Может быть, ещё что интересное вылезет. Правда, на 58.13 ваши действия не тянут, а вот на 59.6 – вполне.
Приплыли. По статье 59.6 УК РСФСР 1926 года в военное время – тоже расстрел полагается, правда, без обвинений в контрреволюционной деятельности. А по нынешним временам сроки следствия весьма сокращены. Надо начинать защищаться, а то, глядишь, и в самом деле расстреляют.
– Хорошо. Проникся. Мне всё сразу рассказать или по пунктам будете спрашивать?
– Вопросы здесь задаю я, гражданин Брежнев. И оценки моих действий оставьте при себе.
Согласно киваю и молчу.
– Что вы можете пояснить по факту массового расстрела военнопленных 22 января этого года в городе Рига?
– Они не были военнопленными.
– Поясните.
– При их пленении были захвачены документы, из которых следовало, что все они являются гражданами СССР, большая часть из них, кроме того, – дезертировавшие военнослужащие РККА. В документах значилось, что все они добровольно решили вступить в ряды германской армии и все они принесли личную присягу Фюреру Третьего рейха Адольфу Гитлеру. Этих данных вполне было достаточно, чтобы признать их предателями и дезертирами.
– Вы можете представить эти документы?
– Они в особом отделе бригады.
– Дезертиры и предатели подлежат суду военного трибунала. У вас не было полномочий на вынесение приговора, и, соответственно, вы не имели права их казнить. Почему вы провели казнь, даже не поставив в известность трибунал фронта?
– А что бы мне фронтовой трибунал посоветовал? Когда до него почти семьсот километров и почти все эти километры на тот день – по немецким тылам. Обеспечить их транспортировку к линии фронта у меня не было ни сил, ни средств. Обеспечить охрану и размещение такого количества пленных до подхода основных сил фронта было тоже невозможно.
– Почему? По вашим же докладам выходит, что гарнизон Риги на 22 января насчитывал почти тридцать тысяч.
– На тот момент в Риге находились только чуть более трёх тысяч бойцов из постоянного состава бригады. Все остальные – это только что освобождённые военнопленные, и у меня были веские основания полагать, что если я возложу охрану на наших бывших военнопленных, то очень вероятны будут массовые самосуды. Кроме того – по физическому состоянию эти наши бойцы были очень истощены, а эти эсэсовцы были в весьма хорошей физической форме. Так что если даже не учитывать возможность самосудов, то для охраны пленных пришлось бы выделить не менее батальона. Далее. После освобождения бригадой нескольких концлагерей военнослужащие собственно бригады тоже высказывали в разговорах мысли, что надо бы расстрелять предателей. И поэтому в их надёжности при охране предателей не было уверенности. Но не это главное. Все военнослужащие бригады были заняты на подготовке обороны Риги, многие подразделения были выдвинуты далеко на запад для организации засад, проведения разведки и диверсий в тылу противника. В то же утро, по данным разведки, мне стало известно о том, что на Ригу наступает немецкий моторизованный корпус СС. Оставить у себя в тылу полторы тысячи эсэсовцев со слабой охраной означало с большой долей вероятности получить восстание и удар в спину. Отвлечение больших сил для охраны ставило бы под угрозу успешность обороны города и вообще всей операции по освобождению Прибалтики. В таких условиях для обороны города был на счету каждый боец, и отвлекать значимое количество бойцов в этих условиях на охрану предателей, которым бы всё равно был бы приговор – расстрел, я не мог.
