Алеша задумчиво выгнул бровь, наблюдая, с каким энтузиазмом его племянник схватил игрушку за тот самый шикарный хвост.
– У тебя была борода? – как бы между прочим поинтересовалась Марта, которая принесла бутылочку с детской смесью.
– Была, – кратко ответил Алеша, посматривая на рыжую волчицу, расправлявшую на белом фартуке не существующие складки.
– И она была просто ужасной! – вставила Эвелина. – Это я еще молчу про те панталоны с подсолнухами, – добавила она, причем не весело, а на полном серьезе осуждая упоминаемый предмет мужского гардероба.
– Это были пляжные шорты, – пробухтел Алеша, неодобрительно скосив на нее глаза.
Марта так и застыла с открытым ртом и круглыми-прекруглыми глазами, наверное, представляя бородатого волка в эротичных подсолнухах на всех местах.
Алеша свел толстые брови и сделал вид, что совсем этого не заметил, но я знала, что внимание рыжей волчицы было ему приятно.
Вот и не верь после этого в избитое выражение "нет худа без добра". Впрочем, каждому свое. Ничего личного, как говорится.
Никита отстранился от бутылочки и громко оповестил всех, что он наелся.
– Ты ж моя радость! – запричитала вошедшая в детскую Роза.
Никита принюхался, но не особо заинтересовался запахами и принялся тискать единорога, посмеиваясь над рожицами, которые ему корчил Алеша и прыгавшая вокруг него на цыпочках Марта.
– Кирочка, пойдем покушаешь, – сказала Роза и потянула меня за руку. – Пойдем, пойдем! Эвелина! Давай ты тоже! Лешенька с Мартой попозже покушают!
Эвелина пошла сама, потрогав перед этим щечки внука. Меня же Роза буквально тащила, хотя я, в общем-то, и не собиралась отказываться. А даже если бы и хотела пожертвовать обедом (или, скорее, уже ранним ужином), чтобы побыть с сыном, то все равно побоялась даже брать его на руки из-за урчания пустого желудка, рассылавшего по телу сигналы слабости.
– Детскую психику только не травмируйте! – на последок сказала я остававшимся с Никитой Марте и Алеше.
Марта смущенно принялась снова расправлять на фартуке не существующие складки, а брат ответил мне хмурым взглядом с намеком на обиду, мол, как я вообще могла такое подумать.
Серого тяготило то, что он был дома в то время, как большая часть ребят искала Гришу, и ожидая возвращения первой группы, он ушел с ноутбуком в кабинет изучать видео и проверять номер, по которому Артур связывался с Коппелем. Вроде как была какая-то программа, через которую можно было отследить телефон или что-то в этом роде.
Гришин номер он тоже проверял, но судя по непрерывному запаху сигарет, просочившегося сквозь дверь кабинета, проверки Серого никуда не привели.
Мягкое кресло-качалка было гораздо удобнее, чем то, что было у меня в коттедже и, под равномерные покачивания после плотной и вкусной еды морило в сон даже меня.
Никита так и уснул с единорогом. Правда, для этого он дождался меня, хоть и был порядком утомлен чудесами мимики, наверное, Марты, так как у его дяди было всего три стойких выражения: глаза навыкате, язык наружу и… И все. Значит, два получалось.
Третье и четвертое, то есть хмурое и выражавшее сомнение, предназначались исключительно мне. Ну, а пятое, которое было типа ми-ми-ми, Алеша только вырабатывал специально для Марты.
Я прикрыла глаза, придерживая Никиту на коленях, и начала перебирать в голове все то, что знала про Коппеля. Он мог бросить все силы и средства, чтобы превратить мою жизнь в ад в отместку за то, что я была ключевой фигурой, разрушившей его семью и репутацию, но от некоторых привычек роскошной жизни, в которой он вряд ли себе в чем-то отказывал, избавиться было не так просто, и они могли помочь мне в его поиске.
Тут же я ставила себя на его место и приходила к выводу, что ни я, ни он не стали бы держать Гришу при себе, то есть жить с ним. Для всего того, что он для него планировал, должно было быть укромное место, достаточно отдаленное и скрытое от любопытных глаз. Или же все тоже самое, но только очень большое место, то есть дом или усадьба, в котором можно было и жить, и пытать Гришу в подвале, например.
Но опять-таки подходящих для обоих вариантов мест в городе было не счесть. Одних только домов в заброшенных районах частного сектора или же некогда сельскохозяйственных построек, также заброшенных, только в городе были десятки, в пригороде еще больше, а за чертой города так и вообще.
Для таких поисков нужно было либо много времени, либо очень много ребят, а ни того, ни другого у меня не было.
От Гришиных друзей, сколько бы их не было и что бы они из себя не представляли, ответа пока не пришло, и я думала о том, чтобы кого-то нанять.
Параллельно я докладывала мозаику с Коппелем, отматывая время с момента ограбления. Мне все еще было не понятно, как он выяснил, что за кражей алмазов и всем тем, что происходило после, стояла я.
Я поверила Артуру, что после предложения выкупить алмазы, он больше не связывался с Коппелем, но в связи с этим факт того, что Дамир, мой подельник, был жив, снова начинал вызывать беспокойство.
Коппель мог забить на алмазы, но не мог не выяснить, откуда они были у Артура, а выяснив это, он легко мог добраться до Дамира, забрать у него алмазы, а самого его убить, но Коппель не сделал ни того, ни другого. Почему?
Может, я не того волка убила? Может, Дамир все-таки был замешан больше, чем я думала?
А еще у меня было такое раздражающее ощущение, что я что-то еще упустила, о чем-то или о ком-то забыла.
Внезапно я почувствовала настойчивое прикосновение: кто-то пытался забрать у меня Никиту. Я напряглась, как пружина и, намертво прижав к себе сына, открыла глаза. Ногти покалывали, а зубы будто чесались в нетерпении вцепиться в глотку тому, кто хотел забрать у меня ребенка.
– Это всего лишь я! – примирительно сказала Эвелина и убрала от меня руки. – Прости, пожалуйста! – добавила она, судя по всему напуганная внезапной переменой выражения на моем лице. – Я думала, ты уснула и хотела переложить Никки в кроватку.
– Я не спала, – ответила я, посмотрев на ребенка, к счастью, не проснувшегося от наших голосов.
Поддев кончиком пальца его смешную кудряшку, я угомонила бешеный ритм сердца и начала снова раскачиваться в кресле-качалке, чтобы сын спал и дальше.
Эвелина отошла к высокому пуфику в форме помидора и села на него. Я видела, что ее обеспокоила моя острая реакция, но я не считала себя виноватой в том, что была готова защищать ребенка любой ценой. Однако мне стало неприятно от того, что хоть и нечаянно, но я снова на нее ополчилась. Это было очень не красиво с моей стороны.
Я могла не понимать Эвелину, могла осуждать за какие-то поступки либо их отсутствие, но она была мамой Гриши и бабушкой Никиты, в котором души не чаяла, и мне следовало проявлять к ней больше терпимости и снисхождения.
