Лев хохотал, как сумасшедший, наслаждаясь зрелищем. Потолок сыпался прямо на него, но, ни один из огромных кусков не касался его, пролетая мимо, словно его защищал невидимый, но очень прочный щит.
Саша металась из стороны в сторону, забрызгивая зал кровью, пока совсем не выбилась из сил. Последним, что она увидела, падая на пол, был испуганный взгляд тёплых карих глаз.
– 11 -
– Отпусти! – ревел Роман, пытаясь сбросить с себя Афоню и Димитрия. Они выволокли его из разрушающегося собора, и теперь всеми силами старались не пустить обратно.
На шум, шедший из собора, сбежался люд. Бросая косые взгляды на Романа, лежащего в снегу, придавленного весом друзей, они задавались вполне логичным вопросом: что за чертовщина?
Дрогнул собор и земля под ним ещё раз, да и настала тишина. Народ помялся немного, и разошёлся, то и дело оглядываясь.
– Успокоился? – Роман выбился из сил, и смирно лежал, уткнувшись лицом в снег. – Вставай! – Друзья протянули ему руки, чтобы помочь подняться, но помощь он не принял, и, не глядя на них, ушёл. Они хотели пойти за ним, но передумали. Друг их был парнем хорошим и, в общем-то, спокойным, но если было вывести его из себя, то взбесившаяся кобыла показалась бы милее, чем он в гневе.
– Пускай остынет, – сказал Афоня, поднимая с земли шапку.
Монгол, покинувший собор одним из первых, стоял поодаль. Проводив Романа взглядом, он тоже удалился. Лицо его, как и обычно ничего не выражало.
Роман не объявлялся весь день. Друзья, поначалу считавшие, что побыть одному ему пойдёт на пользу, к вечеру всё же обеспокоились и пошли его искать.
К счастью, долго искать не пришлось. Они нашли его в недостроенной конюшне. Он сидел на одном из сложенных полукругом бревне, неотрывно глядя на костёр.
– Друг, ты как? – Роман не ответил. Он словно не видел и не слышал никого, кроме огня и собственных мыслей.
Реальность обрушилась на него с такой силой, что он чувствовал тошноту. Полный боли взгляд зелёных глаз девушки, бывшей в теле зверя, не выходил у него из головы.
Лев назвал её животным – диким, необузданным, могучим, но он видел только девушку – хрупкую, гордую, сильную, смелую, прекрасную и телом, и душой.
Он подвёл её. Подвёл себя. Не прислушался к сердцу, а пошёл путём простым и знакомым: сказали – сделал, приказали – выполнил. И никаких сомнений, никаких вопросов. А то, что было – сомнения и вопросы – он отодвинул в сторону, не позволил им вырасти и сместить слепую веру. А вера ведь она не в боге, не в церкви, не в царе, а в том, что человечность – она всегда человечность, милосердие – всегда милосердие, искупление – всегда искупление, любовь… Любовь – она всегда любовь, будь то любовь матери к ребёнку, или любовь мужчины к женщине.
Афоня с Димитрием переглянулись и в нерешительности остановились у брёвен. Судя по всему, оснований для волнений за друга было больше, чем они думали.
– Роман… – Захрустел снег под ногами молодого стрелка, и Роман, как с цепи сорвался.
Он кинулся на него, и, подняв за грудки, кинул почти в костёр. Искры посыпались во все стороны.
– Роман, ты чего? – попытался его успокоить Афоня.
– Где она? – рычал он. – Говори, падло?
– В одном из подвалов, – ответил Монгол, как видно ожидавший чего-то подобного. – И сразу отвечаю на твой следующий вопрос: она жива. – Монгол выставил руки вперёд, показывая тем самым, что пришёл не для драки, и, под неотрывным взглядом Романа, поднялся с земли и сел на одно из брёвен.
– Какой у тебя был приказ? – продолжил допрос Роман.
– Да никакой, – ответил стрелок, стряхивая с одежды снег и золу. – Проследить, чтобы ей не навредили.
– А стрелял в неё тогда зачем? – спросил Димитрий.
– Зачем-зачем… – устало выдохнул Монгол. – Я там знал, что вы собираетесь делать? Страх он разные вещи заставляет людей делать. Вот я и подумал, что лучше сам выстрелю.
– А если бы ты попал в неё? – возмутился Афоня.
– Так я же знал, куда надо целиться, чтобы только зацепить. К тому же было ожидаемо, что пулю-то она отобьет.
– Значит, ты с самого начала знал, кого мы ищем? Просто следил, чтобы мы не ошиблись? – Монгол кивнул.
– Зачем?
– Я не всё знаю…
– Зачем? – хрипло, как медведь, проревел Роман, вскакивая с бревна.
– Всё рассказывай, не таи ничего. – Димитрий погрозил Монголу толстым пальцем.
Стрелок обвёл всех троих невозмутимым взглядом.
– Она не первая, – заговорил он, уставившись на пламя. – До неё были и другие. Не совсем такие, как она, но похожие. Тоже двоедушники.
– Двоедушники? – переспросил Афоня.
– Ведьма она от рождения. Одна душа у неё человеческая, вторая звериная. Вот и получается, что она двоедушница.
– А ты? Тоже? – спросил Димитрий. Монгол усмехнулся.
– И я тоже. Только она кошка, а я… Я всего лишь сокол.
– Что случилось с теми, кто был до неё? – спросил Роман.
– Померли они, – просто ответил Монгол. – Не выдержали.
– Чего не выдержали? – в ужасе спросил Афоня.
– Того, что он с ними делал, – тихо ответил он. – Я не знаю, что именно это было. Я… Я слышал лишь крики. И поверьте мне, крики то были нечеловеческие. А потом… Потом были только трупы. Он говорил, что хотел им помочь, наставить на путь истинный, сделать сильнее, лучше… Что каждый из них должен был переродиться, принять себя таким, как он есть, как переродился я и мои братья-стрелки, ведь он помог нам и… Я верил ему. Я был ему обязан. Ведь он тоже двоедушник. Мы ведь должны держаться вместе. Мы… – Монгол осёкся. Дыхание его стало тяжёлым, словно он бежал много верст без остановок. Взгляд стал рассеянным, и на миг глаза его блеснули жёлтым. – Она его венец, – продолжил стрелок, отдышавшись. – Он влюблён в неё, и от того её участь будет страшнее смерти. Он слишком долго её искал и пойдёт на всё, чтобы её душа, обе души, и тело принадлежали только ему.
– 12 -
Серые каменные стены говорили с ней. Брызгами засохшей крови, следами от когтей на камне, предсмертными стонами, навсегда застрявшими в этих стенах, они предсказывали её будущее.
Цепь от ошейника была намертво вбита в пол. И даже если бы не она, Саша всё равно не смогла бы ничего сделать из-за проклятых пропитанных берёзовой смолой верёвок, туго стягивающих её запястья.
– Мне очень жаль, любовь моя. – Противно скрипнули решётки узницы, и Лев присел на корточки возле неё. – Это вынужденная мера, пока ты не освоишься.
Саша подняла на него уставший взгляд. Плюнула бы она ему в рожу, да слюны было жалко. Лев словно прочитал её мысли и усмехнулся.
– Вот я и говорю: пока ты не освоишься.
