Это стало и судом и приговором для многих ни в чём не повинных людей, таких же, как и их палачи, борющихся за жизнь. Изолированные посёлки охватили беспорядки. Люди тыкали друг в друга пальцами, сыпали обвинениями в колдовстве, чинили расправы, забывая обвиняемых камнями и палками, а порой и разрывая голыми руками. И неважно, что это ничего не меняло.
Рыбу приходилось отныне Саше ловить ночью. Так же и ночью она ходила в лес, уходя каждый раз всё дальше и дальше в поисках замёрзших ягод и хоть каких-то корений.
Все находки она прикрывала ветками и как можно скорее несла домой, надеясь, что ночь скрывала её от посторонних глаз.
– Я могла бы сделать больше, – шёпотом сказала она матери, сухими руками перебирающей скудную добычу.
Зелёный огонь тихо плясал в старой дырявой миске, поставленной возле спящих брата и отца. Тепло от него шло сильное, и, в отличие от обычного огня, не угрожало спалить избу.
– Саша, даже не заговаривай об этом, – шёпотом ответила мать. – Вчера только забили двоих. Нельзя! Никто не должен…
– Но мы не можем продолжать голодать! – повысила голос Саша. – Хворь я могу отвести от нас, но голод… Если мы не будем есть, то даже я не смогу помочь, а есть нам нечего! Мы медленно умираем, матушка, а ты не позволяешь мне ничего сделать!
– Что сделать? – тоже повысила голос мать.
– Мы можем уйти. – Саша взяла руки матери в свои, и с надеждой посмотрела ей в глаза. – Я выведу нас. Мы уйдём с этих проклятых земель в другие – тёплые, родючие, безлопастные. У нас будет новая жизнь, новый дом. Мы можем это получить. Я могу это сделать. – Глаза Саши, горящие надеждой, погасли, так и не увидев в матушкиных того же огня, что горел в ней самой, когда она думала о новой безбедной жизни для себя и своей семьи.
– Нет, не можем, Сашенька, – снова шёпотом ответила мать. – Сейчас не можем. Слишком опасно.
Саша отпустила руки матери, и отвернулась от неё, пряча выступившие слёзы. Никогда мать не говорила ей, что её умения от сатаны. Наоборот, она всегда говорила, что этот дар был дан ей свыше, что она тот оплот добра, который так был нужен людям. Но, если она и правда так считала, то почему же так боялась малейшего его проявления? Если ей не жаль было себя, мужа своего, то отчего же она не жалела детей своих?
Шедший всю ночь снег с рассветом закончился. И не успело солнце бросить первые лучи на заснеженную землю, как белый покров окропила кровь.
– Что ж вы делаете, люди добрые? – Мать не успела удержать её. Саша растолкала людей, собравшихся посмотреть на зрелище, и подбежала к лежащему на снегу телу.
Это был мальчик не многим старше её брата, худющий до боли, с грязным лицом, которое теперь было покрыто застывшей на морозе кровью.
– Не лезь, девка! – Священнослужитель, с размерами которого не могла соперничать даже хорошо откормленная свинья, грубо оттолкнул её.
– Он просто хотел есть, – всхлипывая, пропищала девчушка лет шести, и показала пальчиком на руку мальчика, в которой был сжат кусок снега. Да это и снегом было сложно назвать. Его-то и выпало всего ничего, а то и вообще был кусок грязи с несколькими налипшими на него белыми хлопьями.
– Это же снег! Всего лишь снег!
– Не положено снег есть! – завизжал он. – Он был ненормальным! – Священнослужитель трижды перекрестился и пнул ногой коченеющее тело. – Туда ему и дорога! – Добрые люди одобряюще загалдели. – А ты, девка, знай своё место!
– А ты своё знаешь?
Нехорошо сверкнули глаза божьего человека. Морда его налилась отнюдь не праведной злобой. Крепко зажатый в руке посох дёрнулся, и Саша повалилась на бок. Снег обжёг разбитую щёку.
– Мужа нет тебе, чтобы научить, как вести себя, – прорычал священник. – Но боженька наш всё видит, не сомневайся!
– Я и не сомневаюсь, – тихо произнесла Саша, глядя вслед священнику. – И я тоже.
– Не стоит тебе, милочка, нарываться. – Саша вытерла рукавом кровь со щеки, и хмуро посмотрела на бабу Настасью. – У самой-то рыльце в пушке. Думаешь, никто не заметил, что избу-то вашу хворь обошла, что по ночам ты шляешься бог весть где? А я заметила!
Баба Настасья с вызовом глядела на Сашу. Её чересчур румяное лицо так и распирала уверенность и бесстрашие. "Я всё знаю, – беззвучно говорило оно. – Ты у меня на крючке".
Пальцы Саши начали покалывать, и в глазах появился яркий зеленоватый блеск расширяющихся зрачков, да такой, что её соседка сделала шаг назад.
– А вы, баба Настасья, думаете, никто не замечает, что румянец-то ваш уж больно сытый? – вкрадчивым голосом ответила ей Саша, делая шаг вперёд. – Что будет, если я бусы-то ваши с шеи сорву? – Саша щёлкнула пальцами перед лицом соседки, и та вздрогнула. – Будете ли вы так же румяны? – Саша сделала ещё один шаг. – Будут ли ваши дочери-страшилы, прости меня Господи, так же самоуверенны? А, баба Настасья?
Женщина схватилась за свои бусы и очень быстро, как для своей комплекции, бросилась наутёк.
Саша почувствовала лёгкое удовлетворение, но повернувшись к матери, всё ещё стоящей поблизости, оно сменилось печалью. В глазах матери читался не столько укор, сколько панический ужас и страх.
До позднего вечера мать так и промолвила дочери не слова. Даже отец, видимо узнавший о произошедшем, помалкивал. Только братец не замолкал ни на минуту, чирикая, как воробушек, о том, о сём, и неустанно вырезая, как учил его отец, из дерева фигурку животного, отдалённо напоминающего кошку.
Саша чувствовала, что что-то неладно, но не теребила мать с расспросами, терпеливо ожидая, когда та созреет для разговора сама. Так и произошло.
– Ты должна уйти. – Вопреки свойственной ей деликатности и сдержанности, мать рубанула с плеча.
Миша выронил из рук только что законченную фигурку, и вопросительно поднял на мать глаза. Саша же даже не дёрнулась, всё так же спокойно продолжая штопать отцовский кафтан.
– Мать, да ты что? – поперхнулся отец, топивший в ведре снег.
– Тебя не было там! – взвизгнула она. – Ты не слышал, что говорила наша соседка! А я была, и слышала! Настасья не из тех, кто забывает обиды!
– Ей самой есть, что скрывать, – подала голос Саша. – Она не будет…
– Будет, – перебила мать. – Я видела, как она шепталась с другими. Даже, если её первой рвать будут, она тебе за собой потащит, и нас следом.
Слова матушки повисли в избе, как топор, готовый в любой момент упасть. По телу Саши расползался холод. То, что было не сказано матерью вслух, звучало у Саши в голове. Она даже ей сочувствовала. Тяжко было для матери выбирать между детьми, но так уж сложилось.
Странно, что Саша не подумала об этом раньше. Она всегда воспринимала семью, как часть себя самой, и в страшном сне ей не могло привидеться, что всё так повернётся.
Не было у Саши сомнений в материнской любви даже сейчас, но она вынуждена была признать, что из двух зол всегда выбирают наименьшую.
