Я не знаю, сколько прошло времени. Животные инстинкты работали не так, как у людей, и понятие о времени ограничивалось лишь дневным светом и ночной темнотой. Но рассвет был близок, так же, как и монастырь.
Серая полоска приближающегося рассвета становилась всё ярче. Лес поредел, и в воздухе отчётливо различался запах спелых яблок. Странно, ведь сейчас был декабрь. Какие же яблоки могли быть в начале зимы?
На опушке леса я остановилась. Здесь запах усиливался, но ни яблок, ни монастыря нигде не было, только полуразрушенный фонтан посреди покрытой снегом просеки.
Осмотрев окружности, я подошла к фонтану. Ему было здесь не место, но судя по следам, оставленных на нём временем, стоял он здесь очень давно, что само по себе было странным.
Вообще всё в этом месте было странным, словно оно существовало здесь, но в то же время и не здесь. Я могла смотреть как на фонтан, так и сквозь него. Это была магия, причём очень сильная.
Я отступила назад, но что-то уже начало происходить: снег подо мной начал таить, фонтан исчез, а на его месте посреди яблоневого сада появился монастырь с крошечной часовней. В тени ветвистого дерева стоял высокий худощащий монах, возле ног которого на траве лежал огромный чёрный кот с серой подпаленой на груди. Меня ждали.
– Тимофей, хватит лодерничать! – строго сказал монах. – Принеси нашей гостьей воды!
Огромный чёрный кот с серой подпаленой на груди лениво встал, и уже темноволосый парень немногим старше меня протянул мне кружку с водой. Я обратилась в человека и, жадно выпив всё до последней капли, попросила ещё.
– Пойдём, дитя, – ласково позвал монах. – Ты, наверное, голодна. Да и умыться и переодеться тебе тоже будет не лишним.
– Благодарю, но сначала мне нужно отправить весточку родным, что я добралась, – монах бросил косой взгляд на Тимофея, и тот нахмурился.
– Александра, – как можно мягче произнёс монах, – к сожалению, это невозможно. – Я растерянно перевела взгляд с него на Тимофея. – Белолилейники добрались до них, твоих родителей и брата больше нет.
Я долго не могла понять, что значила фраза "их больше нет". Как "нет"? Что значит "нет"?
– Нет? Нет! Нет! Нет! Нет! – Я бросилась бежать назад к фонтану, но его нигде не было. – Нет! Нет! Нет! – кричала я. – Отпусти! Отпусти меня! – Тимофей железной хваткой обхватил меня за талию. – Мне нужно домой! Я хочу домой! – Глаза наполнились слезами, и я уже ничего не видела перед собой.
Два дня я отказывалась от еды и воды, едва осознавая, где я нахожусь. И ни солнечный свет, ни пение птиц, ни мольбы монахов сделать хоть глоток воды не производили на меня никакого эффекта.
Мой мир рухнул. Всё, чем я жила прежде, исчезло безвозвратно. Мне не зачем было есть, пить, дышать, жить. Если бы я могла повернуть время вспять, я бы не оставила их, не ушла бы, я…
– Лучше бы я умерла вместе с ними, – охрипшим голосом сказала я монаху, не теряющему веры в то, что хотя бы крупица здравого рассудка вернётся ко мне. Монах устало вздохнул.
Половицы заскрипели под тяжёлыми сапогами. Тимофей схватил меня за руки и выволок во двор. Я даже не сопротивлялась.
– Посмотри! – приказал он, кидая меня на траву. – Посмотри вокруг! – Я подняла голову и посмотрела на группу детей самых разных возрастов, играющих в салки. – Думаешь, ты одна такая? Только ты осталась сиротой? Посмотри, сколько их здесь! Знаешь, сколько лет самому младшему? Шесть! И он не плачет, не рыдает! Только ты истеришь, как дура!
– Тимофей, достаточно! – прикрикнул на него монах, а я снова расплакалась. – Дай ей покой!
И покой мне дали. До позней ночи я так и просидела на траве пустым взглядом смотря куда-то вдаль. Спала я бы тоже на улице, если бы всё тот же Тимофей не отнёс меня в мою комнату, в которой едва помещалась кровать.
Однако, не смотря на истощение, уснуть я не смогла. Грубые и жестокие слова Тимофея эхом отдавались в каждом моём вдохе, неминуемо приближая смирение и что-то другое, другое чувство, другое желание – желание отомстить.
Когда взошло солнце, я встала с кровати и принесла из колодца воды, чтобы привести себя в порядок. Под удивлённые взгляды монахов, я прошла к столу, накрытому для завтрака на улице, и взяла себе немного свежеиспечённого хлеба и кружку молока. Я подсела к Тимофею и отщипнула кусочек хлеба.
– Спасибо, – тихо сказала я, и, встретившись с ним взглядом, поняла, что желание отомстить мы делили на двоих.
***
– И что было дальше? – Игорь сидел на диване в библиотеке, задумчиво покручивая в руке пустой стакан из-под коньяка.
– А дальше… Дальше была долгая зима под бархатным зноем вечного лета, – ответила я, крепко сжимая Костину подвеску. Дождь неустанно барабанил в окна уже второй день. Когда я была маленькой, мой прадедушка говорил, что гром гремел от того, что Бог гневался, и сейчас, вслушиваясь в раскаты, я раздумывала о том, что могло быть его причиной.
– Думаешь о нём?
– Думаю о многом, – уклончиво ответила я, отходя от окна. Обтянутая красным бархатом книга с римскими цифрами XVI на корешке лежала на столе. Я вытащила закладку из засушеной веточки полыни и пробежала глазами описание Битвы на Багровом поле.
Единственное, что, на мой взгляд, соответствовало правде, было слово "багровое". Сделано это было намерено, дабы скрыть тот ужас, или автор просто не смог подобрать слов, чтобы описать произошедшую бойню, не имело значения.
В моей памяти те события были свежи, словно произошли вчера, и я сама не была уверена в том, что смогла бы их описать. Слишком тяжело. И слишком ужасно.
– Значит, ты уже всё вспомнила?
– Не совсем. – Я подкурила сигарету и приоткрыла окно. – Кое-какие моменты всё ещё мне неизвестны.
– Касательно Витольда?
– Касательно моего знакомства с ним.
– Думаешь, это важно?
– Думаю, что оно может быть ключом ко всему.
– Я думал, что ключом было твоё решение, твой выбор. – Игорь встал с дивана и поставил пустой стакан на стол. – Разве нет?
– Не знаю, – ответила я. – Может быть, и нет.
Скорее всего, нет. Мой выбор, моё решение было не более чем следствием, я же была самой причиной, но в промежутке между причиной и следствием, как мне подсказывала интуиция, было что-то ещё – что-то не менее важное.
Глава 12. Выходка
Холодный февральский ветер дул в лицо. Мне завязали глаза, наивно полагая, что это защитит их от моих чар. Неотёсанные сопляки даже не понимали, что я позволила им себя схватить.
Они так гордились белой лилией, нашитой на их груди, так верили в святость своей миссии, в то, что Бог закроет глаза на то, что их руки были по локоть в крови и вознаградит их за героизм. Фанатики!
