В сторожке воняло старостью и спиртом. На грязном одеяле лежали пустые бутылки, а на стуле с ободранной обивкой валялась пустая пачка из-под сигарет, из которой и мерцал зеленоватый свет.
Я вывалила содержимое пачки на стул и, порывшись в спутанных золотых цепочках и сережках, выудила два кольца, одно из которых было обручальным, а второе точной мерцающей копией моего кольца цвета морской волны в форме полумесяца.
– Отпусти его. – Марк убрал тяжелые лапы со сторожа. – Откуда у тебя вещи моего мужа? – чужим даже для меня голосом спросила я, присев над стариком.
Внутри все клокотало, и мне стоило невероятных усилий сдерживать себя.
– Вещи моего мужа, – повторила я с прорывающимися рычащими нотками. Глаза горели зеленым огнем. – Откуда они у тебя?
Старик непонятно затряс головой, пустив слюни. Рыкнув, я подбросила его вверх.
– Отвечай, – пророкотала я, – или я тебя четвертую. Ты вскрыл его гроб?
– Я… Я… только… навел…
– Кого?
– Могильщиков.
Глава 8. День седьмой: могильщики
Рассвет алой полоской прокладывал себе путь в новый день, медленно, но уверенно, проникая сквозь тяжелые шторы спальни.
Лежа в кровати, я перебирала в руке кольца Игоря и обдумывала рассказ сторожа. Занимательная, конечно, была история, хотя и вызывала у меня некоторые сомнения.
Лично я бы, если хотела обзавестись трупом, то обратилась бы в морг, но эти ребята, как бы дико не звучало, предпочитали свежевыкопаных. Дело вкуса, пожалуй.
Так вот, каждый день, то есть каждую ночь, старик обходил кладбище, отмечая новые захоронения, номера и расположения которых он записывал на бумаге, которую оставлял под пнем, находившимся у кафешки через дорогу от кладбища.
Если отмеченные им захоронения оказывались полезными, то есть, как предположили мы с Марком, в них были похоронены ведьмы или ведьмаки, то сторожа вознаграждали, отдавая ему ценности в виде украшений, которые родственники по той или иной причине не снимали с усопших.
Наш старик делал это два года, не задавая лишних вопросов, как и делал сторож до него, и сторож до него, и так далее, и что далее происходило с телами, старик не знал и знать, понятное дело, не хотел.
Ночь, когда пришли за Игорем, он помнил хорошо, что было неудивительно, ведь за два года его работы еще не было случая, когда, простите, ходячий труп-не-труп, который должен был быть потерянным и легкоподдатливым, вдруг оказывал сопротивление.
Что ж, несколько кусочков пазла более менее стали на место: сторож дал наводку могильщикам (хрен их знает, кем они были и что им было нужно), которые помогли Игорю выбраться из могилы, но, вместо того, чтобы безропотно пойти с ними, он от них отбился, причем, жестко, и сбежал, то есть переместился домой.
– Где же ты, Игорь? – прошептала я, сжимая в ладони кольца.
Я перепробовала все известные мне магические способы поиска, но ни один из них не дал результата. Он словно испарился, пропал с радара, и у меня не было новых идей, где и как было его искать.
Остаток ночи мы с Марком потратили на проверку остальных кладбищ, сторожа которых после хорошей встряски рассказывали ту же историю про наводки и неких могильщиков.
Откуда они приходили и куда уходили сторожа, естественно, тоже не знали, и нам с Марком не осталось ничего другого, как дождаться следующей ночи и подкараулить наших таинственных похитителей, чтобы это выяснить.
– Не спишь?
Дверь тихонько приоткрылась и в комнату заглянул Миша.
– Неа. – Я приподнялась на локте. – А ты чего бродишь?
– Да я ходил девочек проверить. Ну, и тебя, – ответил брат, присаживаясь на кровать.
В полумраке комнаты он и сам выглядел ребенком. Он давно преобразился, и от того долговязого, худющего подростка с грязным носом, каким я его нашла, не осталось и следа, но все же он был еще подростком, требующим внимания и заботы, о чем я в последнее время совсем забыла.
– Прости, что тебе приходится столько всего делать. Я никудышная сестра и препаршивая мать.
– Никто не ждет, что ты будешь идеальной, – возразил Миша. – Мы любим тебя такой, какой ты есть, так что прекращай быть такой требовательной к себе.
– Если бы я была требовательной к себе, то мы бы сейчас сидели в твоей комнате, и я бы проверяла, как ты, – ответила я.
– Тебе и так сейчас нелегко.
– Как будто я одна такая. – Я потянулась к сигаретам, но передумала. При детях и брате я старалась не курить.
– Одна или нет, но нас волнуешь именно ты, а не кто-то другой.
– За меня не надо волноваться, я справляюсь, – ответила я все-таки закурив.
– Я знаю, что ты что-то задумала, – немного помолчав, сказал брат. – Не знаю, что рассказал тебе брат Иннокентий, но после твоего визита в пристанище у тебя появился такой взгляд… – Миша задумался, подбирая слова. – Не знаю… Страшный, решительный. А еще я знаю, что Марку ты не все рассказала, и это пугает еще больше.
– К чему ты это говоришь? – спросила я, радуясь, что в комнате не настолько светло, чтобы брат видел выражение моего лица. Особенно левую бровь, находившуюся в полной готовности выдать ложь.
– К тому, что я не так хорошо знал Игоря, но уверен, что он бы не одобрил того, что ты задумала.
– Хочешь сказать, что я должна остановиться? Ничего не делать? Ничего не выяснять?
– Хочу сказать, что тебе стоит десять раз отмерить, прежде чем резать, а, зная тебя, ты резать не будешь, ты будешь рубить.
Брат ушел, и я почувствовала облегчение от того, что он ничего не спросил и мне не пришлось ему врать. Все-таки это было бы не очень правильно.
С другой стороны принимать решение было моим и только моим правом, и я для себя уже все решила. Просто нужно было выяснить еще несколько деталей, прежде чем начинать действовать, и сделать это нужно было как можно скорее, ведь времени с каждым днем оставалось все меньше.
Караулить места, где сторожа оставляли записки, было рискованно, ведь все они были открытыми и не настолько популярными, чтобы в случае чего сказать "ей, да мы просто газетку тут читаем", поэтому мы с Марком окопались непосредственно на кладбище на противоположной от сторожки и администрации стороне.
Две ночи ничего не происходило. Зато на третью нам, так сказать, улыбнулась удача.
Сыпал мелкий дождь. Марк, пристроившийся в зверином обличие на толстой ветке каштана, растущего в двух шагах от центральной аллеи кладбища, лениво потянулся и зевнул. На ветках только-только появилась завязь листьев, но его черное лоснящееся тело было надежно скрыто в тени ствола. Лишь хвост, свисавший с ветки попадал в тусклый свет фонарей.
Сбросив с себя жирного червяка, единственного, кого по ходу радовала погода, я поерзала по земле. Тело затекло, и сырость и холод земли, на которой я лежала, притаившись за большим памятником героя войны, подбиралась сквозь мотоциклетную куртку все ближе к костям.
