Я показываю Доминику панели с пустыми облачками для заголовков и текстов, не отводя глаз от его лица – наблюдаю за его реакцией. И я готова их собрать и выбросить, как только он фыркнет. Но Доминик внимательно изучает каждую панель, а потом открывает лежащий перед ним блокнот:
– Судя по тому, что ты не заполнила облачка, ты хочешь услышать мои предложения?
– Да.
– Ладно. Я тут изложил в общих чертах план дальнейшего развития сюжета. Хотя ты, возможно, видишь его совершенно иначе. Вот, почитай, пока я сделаю кое-какие пометки.
Доминик передает мне стопку листов, исписанных аккуратным убористым почерком. Это ключевые сцены, повествующие о том, как Сейди (а именно так он назвал девушку в башне, хотя я ему говорила: это не Мертвоглазая Сейди) узнает о том, что ей нужен ключ для управления лифтом. Чтобы он изменил направление движения и снова поднял ее на вершину башни. Этот ключ, сообщает ей страж портала демонов, в руках последнего владельца башни, теперь обитающего в дальнем пределе ада. И Сейди отправляется на его поиски, преодолевая преграды, которые ей чинят зомби, демоны и несчастные души проклятых.
Даже по одним этим наброскам, как и по манере изложения Доминика, мне сразу становится ясно: комикс получится не только страшным, но и смешным. За долю секунды я заряжаюсь энергией Хеллбоя. И это наивысший комплимент, которым я могу отплатить Доминику, хотя и не помышляю рассыпаться перед ним в благодарностях. Впрочем, признаю: перспектива совместной работы над комиксом меня тоже заводит. Мои пальцы уже зудят в возбуждении. И мне это нравится! Нет, я все-таки больна на всю голову! Разве можно так радоваться, когда Доминик страдает от горя?
Вытянув шею, я пытаюсь прочитать, что он пишет в своем маленьком блокноте. Доминик сразу это замечает:
– Что думаешь?
Я быстро киваю:
– Думаю, справлюсь. Только мы не станем называть ее Сейди.
Уголки его рта слегка выгибаются вверх.
– Хорошо, – соглашается парень. – А как мы ее назовем?
Я перебираю в голове все возможные имена. Но ни одно не звучит подходяще.
– Я подумаю над этим и скажу тебе потом, – внезапно насупливается Доминик.
– Это может быть любое имя. Только не Сейди. Согласись, неуместно называть ее Сейди после того, что случилось с…
Я не понимала, насколько теплым было выражение лица Доминика, пока мои слова не стерли его, как ушат леденящей воды.
– Извини, – бормочу я.
И я действительно чувствую себя виноватой. Доминик качает головой:
– Я сознавал, что мы не сможем избежать этой темы. Мне просто хотелось не думать об этом хоть какое-то время.
– Да… понимаю… Извини…
Доминик закрывает блокнот:
– Тебя уже, наверное, опрашивали копы.
– Дважды. Уверена – я у них в числе подозреваемых.
Лучше сразу все прояснить. Непохоже, чтобы Доминик думал, будто это я убила Фрейю. Иначе он не стал бы тратить на меня свободное время. Но, если честно, я до сих пор не понимаю, почему он это делает. Быть может, это изощренный, хитрый, тщательно продуманный план? Мне, конечно, невдомек, как он может обмануть меня с комиксом. Но и принимать за чистую монету намерения любого из Миллеров не стоит. От них всего можно ожидать…
– Не понимаю, почему ты остаешься у копов под подозрением, – спокойно говорит Доминик. – Ты же была в тот момент в школе.
Значит, он слышал о времени смерти сестры.
– А знаешь, нам ведь крупно посчастливилось, что ты ее нашла… То есть я хочу сказать: мы бы довольно быстро заметили отсутствие Фрейи, но на ее поиски могло уйти много времени, если бы ты ее не обнаружила.
– Да уж… посчастливилось…
Доминик подается вперед:
– Да, посчастливилось. Сейчас стоит холодная погода. Пролежи Фрейя в павильоне всю ночь, криминалисты бы гораздо дольше определяли время ее смерти. И тогда было бы намного труднее выяснить и проверить алиби невиновных, а убийце намного проще замести следы и скрыться.
– Наверное… – Я вовсе не чувствую себя счастливой оттого, что нашла изувеченное тело Фрейи, но понимаю точку зрения Доминика. – Только я вот о чем думала, – вру я, потому что подумала я об этом впервые. – Разве камеры наружного наблюдения ничего не засняли? Они же должны были зафиксировать любого вторгшегося в поместье.
Доминик снова обмякает на стуле:
– К сожалению, не засняли. Часть камер пришлось демонтировать, когда родители наняли маляров. Так что система видеонаблюдения не работала. Единственную пишущую камеру я установил около моста после наших съемок «Земли призраков». Но она была отвернута от дома, так что оказалась бесполезной.
– Вовсе нет, не бесполезной! – возражаю я. – Это свидетельство того, что преступник пробрался в поместье не со стороны моста.
Решись я прокрасться в павильон и совершить убийство, я бы выбрала именно этот путь, но вслух я этого, естественно, не говорю.
– Ты знаешь, кого еще подозревают копы?
Доминик пожимает плечами:
– По-моему, всех и каждого. Они опрашивают всех ребят в школе, знавших Фрейю или видевших ее на этой неделе.
– А ее…
Я не договариваю, и Доминик прищуривается на меня вопрошающе.
– Я имею в виду, был ли у Фрейи бойфренд? Потому что обычно копы в первую очередь проверяют близких дружков.
Я могла бы пересказать Доминику подслушанный в саду разговор. Он знает, что я там была. Но почему-то мне совсем не хочется сообщать парню, что его убитая сестра собиралась на тайную свиданку. Тем более что я уже рассказала о ней полицейским.
– Не знаю, – признается Доминик. – Мы с ней о таких вещах не говорили. Я ее… я был ее старшим братом, а не лучшей подружкой.
Я чуть не прыскаю со смеху при виде того, как выгибается его верхняя губа на словах «лучшая подружка», как будто понятие женской дружбы ему совершенно чуждо.
– А кроме того, когда у тебя чересчур властные родители, ты волей-неволей становишься скрытным. Это очень раздражает, когда они постоянно лезут в твои дела.
– Не знаю, – как попугай, передразниваю я Доминика и тут же сожалею о сорвавшихся с языка словах. – Извини. К тебе это не относится.
И это действительно так. Почему-то эмоции, испытываемые мной по отношению к Миллерам, перестали распространяться на Доминика. Не то чтобы он стал мне нравиться. Нет-нет! Но и ненависть к нему вдруг прошла.
Слегка оттаяв, парень кивает:
– Копы забрали ее мобильник и ноутбук. Если там есть что-нибудь подозрительное, они это найдут.
Доминик вздыхает, и этот дрожащий, прерывистый вздох позволяет мне увидеть в его глазах то, что он так тщательно скрывал до сих пор: замешательство. Мне хорошо знаком такой взгляд. Он отражает невероятное, ужасающее изумление, которое возникает у тебя, когда ты понимаешь: ту страшную, невыносимую боль, которую ты испытываешь, необходимо как-то вынести, пережить и все вокруг ждут, что ты с нею справишься… Именно так я ощущала себя после гибели родителей.
