– Нам придется подсвечивать себе путь карманными фонариками, потому что здесь темно и реально жутко, – меняет Фрейя фальшивую улыбку на задумчивый взгляд широко распахнутых глаз.
Камера следует за ней, Матео и Каспером, обходящими голубятню, стены которой испещрены полосками птичьего помета. Матео приседает на корточки, Доминик наводит на него камеру.
– Ты что-то нашел? – затаив дыхание, спрашивает Фрейя.
– Я нашел… вот это! – Матео резко поворачивается, и внезапно весь экран заполняет страшная морда, выворачивающая пасть в диком крике. Камера подпрыгивает у отпрянувшего Доминика, и я вижу, что Матео держит в руках надутый целлофановый пакет.
– Придурок, – бормочу я под бешеный стук сердца.
Матео ржет и снова сжимает пакет, выдавливая из него нечеловеческий вопль.
– Положи эту игрушку туда, где взял, – говорит Фрейя.
Но она тоже смеется. Доминик наводит объектив на сестру.
– Кас, – шепчет Фрейя, – ты ничего такого не чувствуешь?
– Становится холоднее… Здесь явно есть кто-то еще.
– С 1988 по 1992 год Генри Пильщик убил шесть женщин и девушек, – слышится в моих наушниках шепот Фрейи, и я невольно наклоняюсь к экрану. – Он расчленял их тела и выбрасывал куски плоти в мусорные баки в различных районах южной Индианы. Последнее тело Генри оставил в парке Херон-Гейт вместе со своей пилой – в знак того, что закончил с убийствами.
Камера следит за Фрейей, обходящей по кругу голубятню. И в этот момент мимо одного из окон проносится тень. Вот она есть – и уже ее нет. Просто секундный проблеск. Ни Фрейя, ни ребята, похоже, ее не замечают. Камера продолжает двигаться за Фрейей. «Наверное, это была птица», – решаю я. Но все повторяется. Тень снова мелькает за окном – на этот раз уже медленнее. И прежде чем она исчезает, я различаю в ней размытую форму лица.
Что за черт? Мой пульс учащается, невзирая на догадку: это кто-то, кого близнецы Миллеры привлекли к съемкам видео. Возможно, я его даже узнаю, если рассмотрю поближе.
Я ставлю видео на паузу и отматываю на несколько секунд назад – до того момента, когда за спиной Фрейи промелькнула первая тень. Но на этот раз я никакой тени не вижу. И лица потом тоже. В окне никого нет! Я просматриваю этот фрагмент еще два раза. Затем снова ставлю видео на паузу и изучаю кадр.
Никаких признаков размытого лица за окном. Но пока я вглядываюсь в экран, в движение приходит тень за спиною Фрейи. Сначала это просто сгущающаяся темнота, как будто пустота сворачивается внутрь себя. Но тень растет, увеличивается в размерах. И вот она уже нависает над Фрейей. Это явно человек. Или тень, принявшая человеческий облик…
Кто-то кашляет передо мной. Взвизгнув, я роняю мобильник. У кассы стоит Мэдок Миллер в зимнем пальто и кожаных перчатках. И буравит меня злобным взглядом из-под нависших густых бровей.
– Что вы тут делаете? – выпаливаю я.
Обычно, увидев меня за прилавком, Мэдок проезжал мимо. Он не больше моего желал нашей встречи. И такое молчаливое соглашение нас обоих до сих пор устраивало. А сейчас этот урод его нарушил!
– Полтинник на четвертый номер, – грубо рявкает он.
Его голос совершенно не похож на голос сына. У Доминика он глубокий и плавный – очень приятный. А голос Мэдока хрипит так, словно он с детсадовского возраста выкуривал по две пачки сигарет в день, полоща между перекурами горло битым стеклом. И ведь он действительно заговорил со мной впервые с того дня, когда въехал своим «Хаммером» в машину моих родителей. А теперь и его дочь мертва…
– Ава!
– Что?
– Пятьдесят баксов. Четвертая колонка, – подкрепляет купюрами свое требование Мэдок.
Я молча пробиваю чек, и Миллер-старший опускает его в карман. Я с нетерпением жду, когда же этот гад исчезнет, но он от кассы не отходит.
– Что-нибудь еще?
Мэдок складывает губы трубочкой, словно тщательно подбирает слова.
– Это ведь ты нашла мою дочь.
Это не вопрос. Это утверждение. Он что, заявился сюда, чтобы обвинить меня в чем-то?
– Да, я.
– Я сожалею, что тебе пришлось такое пережить, – бормочет Мэдок, а затем резко разворачивается и уходит.
Домой я возвращаюсь довольно поздно и уже не ожидаю застать там кого-нибудь бодрствующим. Но над кухонным столом склоняется Кэролин с кружкой чая в руке.
– Привет, дорогая. К нам заходил Форд. Я сказала ему, что ты на работе… Он позвонил тебе?
– Нет, – скрежещу я зубами. – А он… ничего не просил мне передать?
Судя по растерянности на лице Кэролин, не просил. Почему Форд до сих пор не отдал мне мамино украшение? В голову закрадываются гадкие мысли: а вдруг он не может мне его вернуть? Вдруг он уже подарил его Фрейе, да только кишка тонка признаться? Черт с ним. Завтра суббота – я сама зайду перед работой к Форду и заберу украшение.
– Смена выдалась тяжелой? – интересуется Кэролин.
Наверное, к такому умозаключению ее подвигло мое резко испортившееся настроение.
– Да нет. Просто… странная. Мэдок Миллер заходил, – отпиваю я глоток кофе, изображая равнодушие.
Но Кэролин напрягается:
– Что ему было надо? Он тебе нагрубил? Если он сказал что-нибудь…
– Нет, ничего такого. Только кинул одну странную фразу… Он сожалеет, что именно я нашла Фрейю.
Кэролин немного расслабляется, но все еще хмурится:
– С чего бы ему за это извиняться?
– Вот и я о том же.
Мэдок Миллер ни разу не извинился за убийство моих родителей – ни в ходе дознания, ни при личной встрече. Да и что бы изменило его извинение? Маму и папу оно бы не оживило. Я до сих пор его ненавижу!
– И еще кое-что…
Кэролин ставит свой чай на стол, вся внимание.
– Я смотрела эпизод «Земли призраков», и мне что-то привиделось на заднем плане. Но когда я прокрутила запись назад, там уже ничего не было. Странно, правда? – выдавливаю я натужный смешок.
– А на что это что-то было похоже? – спрашивает Кэролин.
– Не знаю… Вроде на человека…
– Ну… они ведь и снимают сериал так, чтобы заставить зрителей поеживаться от страха?
Я мотаю головой:
– Не думаю, что это нечто было режиссерским замыслом.
– Понимаю, – медленно кивает Кэролин. – Ты думаешь, это был кто-то еще? Типа Сейди?
– Нет…
Но разве не это мне внушает моя интуиция? Тот эпизод был снят недели две назад. Сначала ты видишь ее, потом ты умираешь. Как было с папой. Мое сердце колотится так сильно, что я чувствую его пульсацию в голове. И это мешает думать. Или мне просто не хочется…
