– Я оставил там камеру. В ней нет детектора движения, поэтому она начинает писать, только когда кто-то оказывается в пределах зоны ее охвата.
– А зачем ты ее там оставил?
– Подумал: вдруг она зафиксирует Сейди?..
– Ты это серьезно?
Уж что-что, но услышать такое я от всегда хмурого Доминика Миллера не ожидала. Но, может быть, не я одна ее видела… И я вовсе не схожу с ума!
– Ты правда веришь в ее реальность?
Доминик несколько секунд молчит, и я представляю себе его поджатые губы. Он всегда их поджимает, обдумывая ответ.
– Я допускаю такую возможность.
– Возможность существования призраков?
– По-моему, было бы слишком самонадеянно отвергать существование того, что видели так много людей, только потому, что я этого не видел.
Гм-м… Я лишаюсь дара речи. Когда молчание затягивается, Доминик продолжает:
– Только возможно, что призраки не совсем такие, какими их представляют люди. Это не души, застрявшие после смерти в этом мире. Мне кажется, они как… следы или отпечатки.
– Отпечатки?
– Ну… как отметины, остающиеся на месте некоего травматического события. Возможно, поэтому они становятся видимыми только тогда, когда в этом месте случается событие такого же травмирующего характера.
Я размышляю об этом… о Сейди. Это ведь молва привязала ее к водопаду, у которого она умерла. И это, по преданию, она должна являться Тёрнам перед их смертью. Есть что-то успокоительное в этой идее. Гораздо приятнее думать, что Сейди – всего лишь эхо, отголосок давнего события или его след, отпечаток, как говорит Доминик. Мне всегда претило считать ее неупокоенной душой, застрявшей на земле навечно.
– А может отпечаток быть наложен на целый род, как ты думаешь?
– Почему бы и нет? – отвечает Доминик. – Отметина, передающаяся от одного поколения к следующему.
– Глубокая мысль, – говорю я, примешивая к тону голоса поддразнивающую нотку, потому что мне не хочется, чтобы Доминик услышал панику, которую его идея всколыхнула во мне. Если он прав, то это значит, что помечена не усадьба. А моя семья. Вся семья…
– В этом мире предстоит познать гораздо больше, чем уже узрели наши глаза.
– Это чья-то цитата?
– Да. Первым это сказал Доминик Адриан Миллер, несомненный гений.
– Адриан? Ты же говорил мне, что у тебя нет второго имени, – смеюсь я, и напряжение начинает меня покидать.
Как же странно! Я даже не думала, что с Домиником так легко разговаривать почти на любые темы…
– Это было до того, как я узнал альтернативный вариант – Моника.
– О господи, значит, твои инициалы ДАМ? Дам-дам-дам-дам…
Я смеюсь уже по-настоящему, пытаясь приглушить голос пуховым одеялом, хотя и понимаю, что мой смех не донесется до Кэролин и дяди Тая наверху, в главном доме.
– Я рад, что ты мне позвонила, – говорит Доминик. – После дешевого шоу на вечере мне это было очень нужно.
– Правда? А мне до сих пор не верится, что Хэмиш вышел на сцену и произнес речь. Неужели копы с ним еще не побеседовали?
– Побеседовали, – вздыхает Доминик. – Оказывается, он разговаривал с Фрейей по телефону несколько раз, но не в тот вечер, когда ты ее подслушала. Тот звонок был сделан с другого номера, и копам не удалось его отследить. Скорее всего, тоже одноразовый телефон – такой же, как был и у Фрейи. Если парень попытался замести следы, он, скорее всего, уже избавился от этого мобильника. А у Хэмиша еще и алиби. И на то время, когда убили сестру, и на то время, когда был убит Форд. Так что копы вычеркнули его из списка подозреваемых.
– А-а, – перевариваю я слова Доминика. – Значит, это не Хэмиш?
– Ну, я бы не был так уверен. На мой взгляд, оба его алиби очень шаткие. Когда убили Фрейю, Хэмиш якобы находился в своем кабинете и смотрел за ланчем фильм на Netflix. Но то, что в его ноутбуке шло видео, вовсе не означает, что он физически был в это время в кабинете и действительно его смотрел. А когда умер Форд, Хэмиш был со своей невестой. Но это она так утверждает. А она вполне может его покрывать.
– Значит, ты продолжаешь считать убийцей Хэмиша?
– Я… пожалуй. Я хочу сказать, что Хэмиш явно что-то скрывает. Он сказал копам, что Фрейя звонила ему на мобильник, чтобы попросить о репетиторстве, но моей сестре не нужен был репетитор. Ее оценки были даже лучше моих.
– Еще один несомненный гений, да? – говорю я, уже не поддразнивая, а скорее с завистью.
Секунд десять Доминик молчит.
– Тебе, наверное, следует знать: Хэмиш передал копам рисунок. Якобы твой. И сказал о нем моим родителям.
У меня все внутри обмирает.
– Черт! Я правда сожалею… но я вовсе не Фрейю рисовала. Я просто бездумно водила карандашом по бумаге. И я точно не писала на нем тех слов и не прилепляла его к шкафчику твоей сестры. Могу поклясться тебе чем угодно…
– Все в порядке, Тёрн.
Но его ставший вдруг глухим голос говорит мне: ничего не в порядке. Я облажалась…
– Доминик, прости. Я не хотела, чтобы с этим рисунком так вышло.
– Да я не сержусь, – глубоко вздыхает парень. – Я знаю: рисунки помогают тебе справиться с некоторыми вещами. И я давно смирился с тем, что вы с Фрейей недолюбливали друг друга. Хотя и уверен – вы могли бы подружиться, если бы не торопились с суждениями и не были такими скорыми на руку. Но ты мне тем и нравишься, что не терпишь оскорблений и унижений.
– Я тебе нравлюсь? – Я не могу убрать из голоса ухмылку.
– Не заморачивайся. Нам надо сосредоточиться. Убийца все еще на свободе.
– И что нам делать? Непохоже, чтобы копы что-то нарыли. И у меня нехорошее предчувствие: если более удобный подозреваемый сам не явится к ним с признательными показаниями, они снова возьмутся за меня.
Я надеюсь, что Доминик – этот самопровозглашенный гений – оспорит мои слова. Но нет. Вместо этого он говорит:
– Нам надо узнать точно, какую роль играл во всем этом Хэмиш.
– Но как? Мы что, обыщем его кабинет? Или выбьем из него признание? Сомневаюсь, что это принесет нам плоды, но, раз ты хочешь, давай попробуем. – Я шучу лишь наполовину – желание заехать Хэмишу в челюсть все еще свербит во мне.
– Может, не стоит ради этого самим уподобляться преступникам? Мы можем выудить у него признание хитростью.
Я вспоминаю, как Хэмиш набивался мне в репетиторы. Может, и в жизнь Фрейи он вошел тем же грязным путем? А Форд об этом узнал?
– У меня есть идея!
Глава тридцать четвертая
На следующий день в восемь вечера в моем мобильнике внезапно срабатывает будильник, Я вздрагиваю, как растревоженная сова, потерявшаяся во времени. Но быстро сообразив, что к чему, выключаю его и в очередной раз просматриваю свой список. В нем перцовый баллончик (приобретенный мной этим же вечером, только чуть раньше, совершенно законно, с предъявлением удостоверения личности), старая флешка, мобильник, самая теплая одежда, в которой можно бегать, и, конечно же, мои перчатки.
