Мое сердце колотится так громко, что я лишь удивляюсь, как его стук не слышен за дверью? Дядя Тай поспешно удаляется, и на минуту воцаряется тишина.
– Ты не чувствуешь, что чем-то пахнет? – шепчет мне на ухо Доминик.
Я готова помотать головой, как вдруг улавливаю в душке кислых яблок что-то более резкое, химическое. Снова слышатся шаги – более легкие. Они пробегают мимо двери в погреб, а затем раздаются какие-то странные, щелкающие и трескочущие, звуки. И еще более странное шипение.
В трещинах вокруг двери мелькают всполохи. Глаза Доминика расширяются, а губы шепчут:
– Пожар…
Я приоткрываю дверь, но тут же снова захлопываю ее. Языки пламени уже поглотили весь кухонный пол.
– Черт! Как же мы выберемся отсюда? – восклицаю я голосом, надтреснутым от страха.
– Здесь есть какое-нибудь окно?
– Нет, только люк в яму, но это нас не спасет.
– Что за яма?
– Ледник, допотопная холодильная камера для хранения продуктов.
Дым уже просачивается в дверные щели. По молчаливому согласию мы спускаемся по ступенькам погреба вниз. За последнюю пару лет я много раз сходила по ним, чтобы взять с менее заметной полки бутылку вина или ликера. Я знаю каждую скрипящую доску, каждую неровность в каждой ступеньке.
Вскоре мы опять оказываемся в полной темноте. Доминик достает свой мобильник. И в свете его фонарика я с ужасом вижу: весь погреб уже полон дыма.
– Мы надышимся дымом и умрем, если не выберемся отсюда, – говорю я и моментально закашливаюсь. – Надо позвонить попросить о помощи.
– Я уже позвонил в полицию, когда был на улице, – кашляет в ответ Доминик. – Они выехали, но снегопад может задержать их в дороге.
Опустившись на карачки, мы пытаемся вдохнуть более чистый воздух, еще оставшийся под пеленой дыма. Его действие уже сказывается на мне – я становлюсь вялой.
Фонарик в телефоне Доминика еще светит. Я оглядываю знакомое пространство. Погреб выглядит так же, как и в день моего отъезда из дома. Высокие стеллажи заставлены рядами винтажных бутылок. А в углу так и стоит одна из приставных лестниц деда, придающая погребу схожесть с библиотекой. Библиотека ликеров… Я вспоминаю, как дядя Тай сообщил мне о том, что покупатель настоял на выкупе всей нашей коллекции вин. Тогда мне показалось, что дядя был очень расстроен. Хорошо, что так вышло, мелькает у меня в голове. Да где хорошо? Все ужасно! «Хуже и быть не может!» – вопит голос разума.
– Когда огонь прорвется сквозь дверь, весь погреб мгновенно займется пламенем.
Я стараюсь не представлять себе, что с нами будет. Но страшные картинки упрямо маячат перед глазами: языки огня пожирают нас, тела содрогаются в предсмертной агонии…
– Раз та яма использовалась как холодильная камера, возможно, она нас защитит. – Доминик изо всех сил пытается скрыть свой страх. – Хотя бы на время…
Я киваю. И ползу на четвереньках вперед, кашляя в локоть и смахивая капли, стекающие из слезящихся глаз. Добравшись до угла погреба, я шарю рукой в поисках люка. Вот он!
Вцепившись пальцами в кольцо, я тяну на себя крышку люка. Нехотя, но она открывается. Из ямы вырывается холодный затхлый воздух. Мне стоит огромных усилий не отпрянуть назад. Доминик направляет фонарик вниз. Свет слишком слабый, чтобы разредить черноту ямы. И все же мне удается различить знакомые каменные стены, ступеньки старинной железной лестницы и влажный земляной пол. Мне не хочется туда спускаться. Пальцы впиваются в края лаза, но рука соскальзывает, и я едва не падаю в яму головою вниз. Доминик хватает меня за плечо, оттаскивает назад.
– Спасибо, – бормочу я, и в этот момент осознаю резкий контраст между ним – этим парнем, которого я еще несколько недель назад считала своим злейшим, заклятым врагом, – и дядей Таем, моим кровным родственником. Один из них когда-то толкнул меня навстречу опасности, другой уберег от нее.
Когда Форд оттолкнул меня в сторону, под колеса потерявшей управление машины, я сразу поняла: ему было плевать на меня и на то, что со мною случится. Почему же я не поняла этого в отношении дяди Тая? Почему не разглядела его истинной сущности? Почему была такой слепой? И считала дядю таким, каким мне хотелось, чтобы он был?
– Ты справишься? – спрашивает Доминик, видимо заметив мои колебания, мой страх.
– Придется…
В эту яму, как утверждает молва, мои предки бросили Сейди. Она исчезла из нее без следа. Я, конечно, в ее исчезновение не верю. Наверняка те Тёрны ее убили, а тело где-то спрятали. И мертвая Сейди оставила след. Отпечаток, передающийся от поколения к поколению.
Эта мысль, промелькнувшая в моем мозгу, заставляет меня поежиться. Вот что значит в действительности быть проклятым Тёрном.
Свет фонарика падает на нижнюю сторону люка. И я вижу глубоко въевшуюся в дерево ведьмовскую метку – единственную в доме. Других меток в нем нет. Это еще один вариант отметины – знак, препятствующий злу проникнуть в дом. Или… вырваться из него. Я чувствую, как разевает подо мной зев яма. И сознаю: выбора у нас нет.
Глава тридцать шестая
Доминик прикрывает крышку люка над нашими головами. И в этот самый момент с вершины лестницы, ведущей в погреб, доносится громкий треск. Треск ломающегося дерева. Либо кто-то пытается прорваться в погреб, либо – что более вероятно – его дверь готова сдаться под натиском огня. И когда это произойдет, пламя ринется в погреб, полный ликера.
Я перехватываю руками железные ступеньки. На ладонях проступает пот, невзирая на холод. Все в порядке. Все хорошо. Нам просто надо ждать. Ждать и надеяться, что полицейские и пожарные прибудут вовремя и нас спасут. Просто ждать и остаться до их приезда в живых.
Но я опираюсь о лестницу под таким неудобным углом, что мышцы сводит от боли. Сделав глубокий вдох, я пробую спуститься вниз. Высота ямы всего каких-то десять футов, а поперечник и того меньше. Футов восемь, не больше. Пол покрыт толстой коркой глины. И глиной обмазаны стены до высоты человеческого роста.
Я содрогаюсь. Но вовсе не от холода. Просто я не думала, что снова окажусь на дне этой ямы, нарушу негласное правило – не ступать сюда ногой. Доминик снова включает фонарик. Но со дна ямы ведьмовскую метку на люке почти не видно. Как будто яма пожирает свет.
Кто вырезал на люке этот знак? Сейди? Или кто-то другой, не пожелавший предавать участь Сейди забвению и решивший навсегда пометить усадьбу?
Интересно, а слуг и служанок мои предки тоже сбрасывали в эту яму? И сколько их было, этих несчастных? При этой мысли к горлу подступает желчь. «Не думай об этом!» – приказываю себе я. Если я начну сейчас об этом размышлять, если дам волю эмоциям, нервы не выдержат.
Доминик тоже спускается по лесенке. Спрыгнув с предпоследней ступеньки, он приземляется рядом со мной.
– Дым начал просачиваться сквозь крышку люка, – оповещает меня парень. – У нас не так много времени. Я позвоню еще раз в девять один один, сообщу им, где мы находимся.
