Я пыталась продумать все возможные исходы дела – и все они вели к моей неминуемой смерти, – но в итоге совершенно обессилела и почти потеряла способность мыслить здраво. Мысли то и дело возвращались к моей прошлой жизни в Стальном городе, такой простой, незатейливой и жалкой… и все же теперь я по ней скучала и с горечью корила себя за то, что лишилась былого, пусть и весьма условного, благополучия.
Мне ужасно не хватало Хальфдана; я ведь даже не знала, жив ли он еще, и эта неопределенность превратилась в мучительную пытку, так что в животе будто затягивался тугой узел, горло сжималось от страха, и я не могла свободно дышать.
Я еще успела подумать, что ничего не знаю о своем завтрашнем расписании – а оно у меня наверняка есть, учитывая мое новое положение при дворе. Но затем утомление и нервное напряжение взяли свое, и я провалилась в тяжелое забытье, полное мрачных, неприятных сновидений.
Из оцепенения меня вырвал звук приглушенных шагов. Превозмогая усталость, я заставила себя открыть глаза и увидела рядом с кроватью какую-то девушку: она ставила на прикроватный столик поднос, уставленный всевозможными яствами.
От блюд исходил такой аромат, что на миг я почти забыла о нелепой ситуации, в которой оказалась.
– Дама Валенс, – негромко проговорила девушка. – Пора вставать. Вас ждут на репетиции в храме Тиресия, на сборы остается чуть менее полутора часов.
Я резко села и, обведя взглядом комнату, к своему величайшему удивлению заметила еще двух служанок, раскладывавших на креслах разные платья, в то время как третья девушка поспешно вышла в соседнюю комнату, где, судя по звукам, открыла кран и пустила воду – вероятно, чтобы наполнить ванну.
– Но… проклятие, кто вы такие? – прокаркала я хриплым спросонья голосом, ожесточенно протирая глаза. – Что вы здесь делаете?
– Меня зовут Лисиния, я из дома Квинсиус. Я ваша главная фрейлина, – с достоинством ответила девушка. У нее было неестественно бледное лицо и белокурые волосы, уложенные в сложную прическу. – Все остальные – всего лишь обычные служанки из простонародья. Ваша свита еще не полностью укомплектована, к сожалению.
– Моя… свита? – пролепетала я, с трудом пытаясь переварить новую информацию, которой потчевала меня Лисиния.
Ночь прошла ужасно. Мне опять снились привычные кошмары, терзавшие меня на протяжении нескольких последних лет. Страх и одиночество, пережитые накануне, вылились в весьма ощутимую физическую боль, так что все тело сводило сильной судорогой.
– Желаете, чтобы я пригласила врача, дама Валенс? – предложила Лисиния и потянулась ко мне, явно намереваясь коснуться моей щеки. – Сегодня утром вид у вас довольно болезненный…
Я немедленно отшатнулась: не хватало только, чтобы меня ощупывала совершенно незнакомая особа.
– Нет, – пробормотала я, силясь угадать, кто такой этот «врач». – Нет, ничего страшного. Я чувствую себя просто прекрасно.
Взяв себя в руки, я попыталась скрыть охватившее меня замешательство и притворилась, будто все происходящее в этой комнате абсолютно нормально.
Мне хотелось бы подольше наслаждаться вкусом удивительной коричневой жидкости, налитой в фарфоровую чашку, а также кусочком хлеба, на удивление нежным и белым, на который тонким слоем намазали какую-то сладкую пасту. Увы, мне едва удалось проглотить четверть этого восхитительного угощения.
Я отправилась в ванную, потом безропотно позволила служанкам одеть меня в нежно-голубое платье из воздушной ткани, с длинными, летящими нижними юбками; на этот раз оно пришлось мне в точности по фигуре. Еще я согласилась надеть пару длинных шелковых перчаток, призванных спрятать мою механическую руку – можно подумать, все о ней забудут, если скрыть ее из виду.
Однако, когда служанки попытались покрыть мое лицо слоем белой, ароматной пудры, я решительно воспротивилась, а еще отвергла обувь на высоченных каблуках, попросив принести пару туфель на низкой подошве. В довершение всего Лисиния заплела мне волосы и украсила прическу золотыми шпильками; я опасалась даже думать о том, сколько они могут стоить.
В конце концов я отправилась в указанное место, а легионеры, всю ночь дежурившие у моей двери, следовали за мной по пятам – как будто отдых им вовсе не требовался.
Церкви Стального города часто освящались в честь одного или сразу нескольких богов, что, как правило, отражалось на их посещаемости: разумеется, больше всего народу ходило в святилища Ориона. Зато в Соборе Вечности имелись алтари всех без исключения богов. Оказалось, что концерт, на репетицию которого я сейчас спешила, посвящался Тиресию, одному из десяти сыновей Ориона, причем состояться он должен был уже завтра, дабы порадовать прихожан этого храма.
Я вошла в огромную ротонду, под своды купола, который покоился на каменных колоннах; стены святилища украшала богатая лепнина и причудливое каменное кружево. Внутри уже собрались музыканты, и мне сразу же захотелось сбежать.
Все они взирали на меня с откровенным любопытством и плохо скрываемой враждебностью.
Мне нечего здесь делать, и я прекрасно это осознавала.
Все это знают…
Я вдруг подумала о Верлене. Почему он не пришел сюда в такой трудный для меня момент, почему не попытался в очередной раз меня спасти? Почему не пришел повидаться со мной накануне? Почему он мне даже не приснился?
Неужели я ему надоела и его больше не интересуют ни моя жизнь, ни наша с ним сверхъестественная связь? И, если это так, почему от этой мысли мне так грустно и горько?
Ведь это именно из-за него я вынуждена против своей воли участвовать в этом нелепом фарсе…
– Дама Валенс, – обратился ко мне дирижер, сухопарый старец со всклокоченными волосами и недовольным, усталым лицом. – Мы ждем только вас. Не соблаговолите ли занять ваше место?
Он указал на единственный пустой стул в первом ряду, и я сделала над собой огромное усилие, чтобы не повернуться и не дать деру.
Сделав глубокий вдох, я крепче сжала ручку футляра скрипки, который принесла с собой, и присоединилась к своим новым товарищам. Села и стянула перчатку с правой руки, состоявшей из плоти и крови – все это под аккомпанемент подавляющего гробового молчания, царящего в зале.
Затем дирижер показал мне отрывок, который мы собирались повторять. На мое счастье, я неплохо знала это произведение, потому что мы уже разучивали его на занятиях в Академии. Я постаралась быстро вспомнить партию Первой Скрипки, которую мне еще никогда не доводилось исполнять. Потом мы начали играть.
Как и во время уроков в Академии, я играла механически, точно отыгрывая все ноты, но не впуская музыку в свое сердце. После трагической гибели моей семьи я намеренно отказывалась пропускать музыку через себя и не вкладывала в нее никаких чувств и эмоций.
Тем не менее никто из членов оркестра не смог бы упрекнуть меня в плохой игре или поймать даже на малейшей ошибке – я неукоснительно придерживалась нот.
