Именно на этой мелодии держалась связь между нашими душами.
Эта музыка сильнее ненависти Сефизы, могущественнее, чем ее жажда мести и ее обещания. Она связывала нас вопреки всему.
Я внезапно понял, что, обратившись к единственному светлому моменту, связывавшему нас с Сефизой, поступил очень вероломно и нечестно. Вот только у меня не было выбора…
Еще несколько минут мы позволяли своим инструментам говорить за нас, не думая ни о чем, кроме красоты музыки, а потом я наконец решился. Доиграв последние ноты, отнял руки от клавиш и замер, не решаясь повернуться к девушке.
Она пришла, и только это имеет значение.
От одного ее присутствия мне стало лучше.
При этом, как ни парадоксально, меня все сильнее охватывала неловкость, по мере того как затягивалось молчание: присутствие в комнате Сефизы выдавал лишь едва уловимый звук ее дыхания.
– Я хотел бы вернуть тебе все, что забрал у тебя, – прошептал я наконец, судорожно прижимая кончики пальцев к краю рояля.
– А я хотела бы увидеть, как ты тысячу раз страдаешь, – глухо ответила Сефиза. – Так что мы редко получаем желаемое.
– Ты в этом уверена?
Разве моя природа и мой нестабильный организм не удовлетворяли желание Сефизы? Я не понаслышке знал о физических страданиях, и девушка имела возможность увидеть это своими глазами совсем недавно, когда мы находились в оранжерее.
В конце концов я повернулся и невольно моргнул от изумления: Сефиза стояла на пороге моей комнаты, держа в одной руке скрипку, а в другой смычок, сжимая его большим и указательным металлическими пальцами. Волосы мокрые, ноги босые. Из одежды на девушке была только тонкая ночная рубашка, глаза пылали гневом, горечью и покорностью судьбе.
– Может, я и пришла, но моя ненависть к тебе осталась неизменной, – напомнила она.
Как будто я мог об этом забыть.
– Знаю.
Сефиза нахмурилась: видимо отсутствие бурной реакции с моей стороны выбило ее из колеи. Потом она отвернулась и пробормотала:
– То, что ты сделал… То, что вы с Гефестом провернули, ради того чтобы обеспечить мне место при дворе, просто…
Она осеклась, покачала головой и добавила:
– В любом случае я не собираюсь оставаться во дворце. Ты не сможешь долго удерживать меня здесь.
– И все-таки я попробую, любой ценой, – пробормотал я, складывая руки на коленях, чтобы хотя бы как-то сдержать охватившее меня странное напряжение.
Сефиза снова пронзила меня гневным взглядом, ярость в ее глазах постепенно сменялась растерянностью.
– И снова дашь мне возможность устроить на тебя покушение? – иронически поинтересовалась она.
Однако, несмотря на холодный тон, в ее голосе явственно звучали нотки непонимания.
Я устало пожал плечами.
Я вовсе не пытался изображать равнодушие, мне действительно стало все равно, буду я жить или умру. Я всегда был готов принять свою судьбу, как и в той, другой жизни, в которой Сефиза убила меня из милосердия.
Смирившись, я сдался ей на милость, надеясь, что она поймет: больше никогда я не причиню ей никакого вреда.
– Отныне моя жизнь, нет, мой мир, принадлежит тебе.
Девушка резко втянула в себя воздух, удивленно захлопала глазами, заблестевшими еще ярче.
– У тебя нет права говорить такое! Это полная бессмыслица, Верлен! Ты же Тень, а Тень жесток. Человек, скрывающийся под этими черными доспехами, должен быть именно таким…
– Упомянутые тобой качества – это атрибуты моей должности, ты не находишь? А Тень был просто миражом, Сефиза. Он был всего лишь мечом в руке императора, его палачом, его пешкой. Да к тому же круглым идиотом, напичканным ложными верованиями, – теперь я это понимаю…
Сефиза вдруг вскинула руку и ткнула смычком в мою сторону, ее лицо исказилось от злости.
– Заткнись! Я отказываюсь это слушать! Я тебе запрещаю!
– Хорошо, как пожелаешь, – немедленно согласился я и выставил перед собой открытые ладони, показывая, что сдаюсь и не желаю ругаться.
Оставлю при себе запоздалые и тщетные сожаления, поскольку Сефиза, несомненно, считает их нелепыми и неуместными. И в том она, безусловно, права.
Девушка безвольно уронила руку, так что конец смычка почти коснулся пола, и какое-то время пытливо смотрела на меня, на ее лице явственно читалась озадаченность. Я отвечал ей смиренным взглядом.
После продолжительного молчания она кашлянула и настоятельно произнесла:
– Кроме того, я требую, чтобы ты не задавал мне вопросов о том, как именно я залечила твою рану и какие причины побудили меня так поступить, ясно?
– О, да.
Выходит, я так и не пойму, почему в последний момент Сефиза пожалела убийцу своих родителей… И еще я никогда не узнаю, откуда у простой человеческой девушки взялись неведомые силы, обычно присущие лишь богам.
Нервным, неловким движением – мешал зажатый в кулаке смычок – Сефиза заправила за ухо прядь волос, потом отвела взгляд и стала оглядывать комнату. Ее щеки вдруг порозовели, она громко сглотнула, затем снова посмотрела мне в лицо; на сей раз в ее глазах я прочитал яростную решимость и возмущение.
– И последнее: тот поцелуй – это была не я. Это та, другая я. Эта… Исмахан. А вовсе не я. Я бы никогда не сделала такого, будучи в здравом уме. Ни за что. Но ты ведь и так это знаешь, верно?
Ее слова застигли меня врасплох, и я подавился вдохом. Набрал в легкие как можно больше воздуха.
Потом попытался выбросить из головы ощущения и образы, мгновенно всплывшие в памяти после слов девушки.
На одно ослепительное мгновение Сефиза стала моей. Она отдала мне свои губы, а я отказался от божественной половины своего существа и стал просто человеком, мужчиной. В мгновение ока я пожертвовал всем, к чему так долго стремился, отмел все, ради чего упорно работал, – ради возможности насладиться вкусом ее нежных губ.
На долю секунды мы принадлежали друг другу именно в этой жизни, а не в мире видений.
Сефиза моя родственная душа, а я сделал ее своим врагом. Я заслужил эту гневную отповедь. Несомненно, все доводы девушки справедливы? В конце концов, возможно, я просто находился во власти примитивной иллюзии, навязчивого морока, просочившегося в нашу реальность из другого мира? Почему я раньше об этом не подумал?
– Кхм… Конечно, – согласился я, проводя ладонью по лбу. – Разумеется, я понимаю…
Сефиза покачала головой, очевидно, удовлетворенная моей ложью, как вдруг в моей душе что-то треснуло и сломалось, нечто, присутствие чего я до сих пор игнорировал. Наверное, это были мои недавние надежды: мне никогда не хватало смелости признать их существование – тем более я не мог сделать этого в присутствии Сефизы.
