Марсия упорхнула, а я осталась наедине с Олимпией, кровь гулко стучала у меня в висках.
– Что за… О каких волнениях говорила ваша матушка? – с запинкой пробормотала я, следом за Олимпией шагая по длинному коридору. – Что именно произошло?
– Вы не в курсе? – не оборачиваясь, протянула Олимпия. – Минувшей ночью осквернили несколько святилищ. На этот раз богохульные рисунки нацарапали на стенах. Ах да, еще убили жреца, какая досада…
Она пожала плечами, словно ее слегка позабавили смерть служителя культа, народные волнения и разгромленные храмы.
В моей душе одновременно росли тревога и странная эйфория.
Выходит, движение сопротивления не угасло после устроенной Орионом чудовищной резни. Борьба продолжается, несмотря на репрессии, несмотря на страх и смятение. Интересно, у кого же хватило храбрости и безрассудства разрисовать церкви, главный символ власти богов? Неужели та весталка сумела собрать вокруг себя других смельчаков помимо несчастных детей? Возможно, за этим вторым открытым выступлением против наших божественных правителей стоит она?
Как бы то ни было, в глубине души я бесконечно восхищалась отвагой и смелостью людей, которым хватило духу провести такую операцию.
– Но почему Тень должен пострадать из-за этих волнений? – вырвалось у меня прежде, чем я успела хорошенько подумать. – Он же не отвечает за поведение населения.
Олимпия резко повернула голову и поглядела на меня с любопытством.
– Вообще-то, отвечает, – заметила она, озадаченно хмурясь. – Именно на него возложена обязанность поддерживать порядок в Пепельной Луне. Если он не справится, его могут сместить с должности и даже сурово наказать. Впрочем, слишком сильно волноваться не стоит, моя матушка склонна к излишней панике. По всей видимости, Палач занимает чрезвычайно высокое положение в Соборе, по своему статусу он почти равен богам. Не думаю, что его покарают. Что же до вас, вам в любом случае не о чем тревожиться, ведь на последнем балу вы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны в качестве Первой Скрипки. Вам аплодировал сам император. Ваше место при дворе теперь упрочено, в этом нет сомнений.
Олимпия очень ошибалась, если вообразила, будто я беспокоюсь за себя. С другой стороны, мой вопрос в любом случае глупый, потому что мне глубоко наплевать на Верлена и его судьбу. Мне ровным счетом все равно, будут у него неприятности или нет…
По крайней мере, я отчаянно пыталась убедить в этом саму себя. Не могу же я, в самом деле, переживать за своего врага?
Мы с Олимпией устроились за столом в гостиной, как делали обычно.
– Значит, даже в приватной обстановке вы называете Тень по должности, а не по имени? – нерешительно произнесла девушка, поднимая на меня глаза. Очевидно, я ее заинтриговала. – Он кажется таким холодным и суровым человеком, таким непреклонным и мрачным. Хотя при его работе он и не может быть иным, наверное. И все же, должна признать, он пугает меня едва ли не сильнее, чем наши боги… Более того, я видела, как он обращался с вами на балу в честь весеннего равноденствия. Простите мое любопытство, но как вам изо дня в день удается выносить подобное равнодушие? Как можно отдаваться человеку, который не испытывает к вам никаких чувств, даже малейшей доброжелательности?
Я мгновенно поняла, что вопрос девушки вызван не столько любопытством, сколько беспокойством за собственное будущее. Видимо, Олимпия надеялась услышать от меня какие-то советы, которые помогли бы ей приспособиться к жизни в браке, скорее всего, навязанном ей против ее желания, с человеком, который, мягко говоря, не питал к ней особой нежности.
Я не могла и не хотела убеждать Олимпию в том, что мы с ней в одинаковой ситуации. Не знаю, какие идеи вложила ей в голову мать, чтобы заставить смириться со свадьбой, но я решительно отказывалась их поддерживать. И если мне придется солгать, чтобы открыть глаза этой бедняжке, – тем хуже.
– Я… кхм… По правде говоря, Вер… в личном общении Верлен вовсе не такой, – услышала я свой чуть дрогнувший голос. При мысли о том, что сейчас подумает обо мне Олимпия, я смутилась еще сильнее. – Положение обязывает его вести себя на публике определенным образом. На самом деле он очень внимательный человек.
«Еще Верлен грустный… и очень одинокий… Он настолько одинок, что вынужден держать рядом с собой призрак покойной матери, чтобы было с кем поговорить…»
Кроме того, я уже успела прийти к выводу, что если Верлен и вел себя со мной пренебрежительно на людях, то лишь с одной целью: не привлекать ко мне ненужное внимание. Он просто-напросто пытался меня защитить – теперь я в этом не сомневалась.
– Правда? – воскликнула Олимпия, приподнимая брови. Она откинулась на спинку стула. – С трудом могу себе такое представить. Так значит, вы… простите меня, но… хотите сказать, ваши с ним отношения выходят за рамки простого принуждения?
– Я совершенно свободна, – тут же призналась я и наконец поняла, что это действительно так. – Я могу уйти в любой момент, если пожелаю. Могу говорить Верлену все, что думаю, могу отказаться от того, что мне не нравится. Я свободна в своем выборе и действиях. Если я все еще остаюсь в этом дворце, то лишь потому, что хочу этого, и так будет всегда.
Девушка покачала головой, ее глаза заблестели.
– Выходит, даже Палач уважает свою пару и хорошо с ней обращается, – пробормотала она, нервно сплетая и расплетая пальцы. На ее лице отражались усталость и отвращение. – Рискну предположить, что Тень не любит прибегать к наказаниям, оставаясь наедине со своей женщиной. Однако моя мать говорит, что почти все мужчины таковы, что прелат не один такой, что эти наклонности свойственны им всем…
– Подожди, – перебила я ее. Потом положила скрипку на стол и наклонилась к Олимпии. – О чем ты говоришь?
Взгляд девушки заметался по комнате, потом Олимпия уставилась в окно. Она утерла скатившуюся по щеке слезу, и сжала дрожащими пальцами свое плечо.
После долгого молчания она наконец произнесла:
– Я говорю о телесных наказаниях. Фаустус крайне суров. Он ежедневно меня наказывает, по малейшему поводу. Я далеко не единственная, кто страдает от его наказаний, но со мной он особенно безжалостен, меня он карает куда строже, чем всех остальных девушек, находящихся на службе у его высочества Тиресия. Возможно, это потому, что я терплю любые наказания безропотно, но решительно отвергаю все его настойчивые приставания? Я в точности следовала наставлениям матери, и она оказалась права – подобная тактика сработала. Вчера вечером верховный прелат явился сюда узнать, может ли просить моей руки. В обмен на мое согласие он обещал пристроить ко двору всех моих родственников…
– Но это… гнусно! – воскликнула я, непроизвольно прижимая ладонь к губам. – Олимпия, послушай, ты же умная девушка, ты не можешь принять такое положение вещей. Этот тип – настоящее чудовище! Кто знает, что этот грязный извращенец сделает с тобой, после того как получит желаемое и удовлетворит все свои прихоти?
