Затем до легионеров донесся странный шум: отчаянные крики и лязг металла, но приглушенные и едва слышимые – даже несмотря на то что у имперских солдат слух был намного лучше, чем у обычных людей.
Номер Семьсот шестнадцать с тревогой посмотрел на товарища, потом предположил:
– Думаю, это другие наши братья. Не знаю, что происходит, но они в трудном положении. Нужно выдвигаться туда, поторопимся!
Номер Четыре тысячи двенадцать схватил друга за руку.
– У нас почти не осталось энергии, мы едва стоим на ногах, даже броня стала тяжкой ношей. В таком состоянии мы ничего не сможем сделать…
– Но…
Номер Семьсот шестнадцать опустил голову, а затем закованными в сталь пальцами коснулся виска и болезненно поморщился.
– Программа требует… требует, чтобы мы им помогли, – произнес он напряженным голосом. – Мы не можем ослушаться…
Номер Четыре тысячи двенадцать тоже ощущал ужасное давление внутри черепа, постоянно перенаправлявшее его мысли и требующее подчиниться не раздумывая. Как и номер Семьсот шестнадцать, он должен был действовать согласно этому искусственно привитому инстинкту. Однако номер Четыре тысячи двенадцать был совершенно истощен, его броня и все механизмы работали на пределе возможностей, и перегруженная система не смогла заблокировать голос его собственного сознания. В итоге его внутренний голос вступил в противоречие с предустановленными инструкциями.
– У нас нет выбора! – воскликнул номер Семьсот шестнадцать, резко отталкивая руку товарища.
Он повернулся и побежал в непроницаемое черное облако.
Номер Четыре тысячи двенадцать боролся с собой еще несколько секунд, но в итоге сдался и последовал за братом, однако дело было не только в настойчиво звучавших у него в мозгу командах. Он просто не мог бросить брата одного в трудной ситуации. Их жизни переплелись еще в то время, когда они вместе переживали превращение в имперских легионеров, а потом, во время адского марш-броска через Мертвые Земли, эта связь окрепла еще больше.
В любом случае вряд ли беспорядки перед святилищем окажутся хуже неведомой темной силы, давившей легионеров в мрачных пустошах.
Номер Четыре тысячи двенадцать прорвался сквозь стену темного тумана и закашлялся. Краем глаза он заметил очередной загоревшийся у него в голове сигнал, констатирующий, что его пульс слабеет. Солдат настолько ослаб, что с трудом передвигал закованные в железную броню ноги.
Открывшаяся его взору сцена затмила все те ужасы, что ему недавно пришлось пережить.
– Да что же это… Немыслимо… – пробормотал он.
На ступенях здания лежали растерзанные тела около тридцати солдат, их божественная броня была разбита на куски, руки и ноги окровавлены, изрублены, а у некоторых даже оторваны, из ран торчали потрескивающие обрывки проводов.
Перед поверженными легионерами стояла небольшая группа горожан, в том числе несколько детей. Самые юные были Залатанными и носили протезы, созданные богом Гефестом, – знак их ущербности. Вот только их искусственные руки были сплошь покрыты свежей кровью имперских солдат – номер Четыре тысячи двенадцать понял это по ее более темному, чем у обычных людей, оттенку.
Немыслимо.
Однако факт оставался фактом: маленькие Залатанные только что перебили всех этих легионеров.
Один из них внезапно отделился от остальной банды и бросился на номер Семьсот шестнадцать. Тощий мальчишка легко увернулся от руки солдата, которую тот выставил перед собой, потом резко пригнулся и ударил противника. Номер Четыре тысячи двенадцать потрясенно наблюдал, как от удара божественный стальной доспех раскалывается на куски. Номер Семьсот шестнадцать, и так уже едва стоявший на ногах после изнурительного путешествия, со стоном рухнул на четвереньки, у него изо рта хлынула темная кровь.
Однако мальчику показалось недостаточно обездвижить легионера, он пнул его по голове, разбив шлем. После чего закричал:
– Никто не должен уйти живым!
В сознании номера Четыре тысячи двенадцать в последний раз зазвенел тревожный сигнал Тринадцатого легиона.
Залатанный нанес номеру Семьсот шестнадцать сокрушительный удар ногой в живот, методично разрушая его броню и обнажая все больше незащищенной плоти. Остальные члены группы молча смотрели, как мальчишка убивает несчастного легионера.
Неужели мир окончательно сошел с ума, с тех пор как они покинули город и отправились в королевство Ашерон?
У номера Четыре тысячи двенадцать мелькнула мысль о побеге – все равно он уже ничем не мог помочь брату, – но было слишком поздно: в следующий миг все его тело черными змеями опутал густой туман. Чуть поодаль какая-то женщина с наполовину механическим лицом потрясала посохом и бормотала какие-то странные, непонятные слова.
Номер Четыре тысячи двенадцать почувствовал, что по его рукам, а затем и по ногам заползали трещины, мгновенно выкачивающие из мышц всю воду, из-за чего те иссушались и съеживались.
– Нет… – простонал номер Четыре тысячи двенадцать, поняв, что его поразила пепельная болезнь.
Вот только он еще никогда не видел, чтобы этот смертельный недуг прогрессировал с такой чудовищной скоростью.
В мгновение ока тело легионера превратилось в пепел. Он уже не осознавал, что падает, не чувствовал ни удара о землю, ни боли от падения.
Внезапно все вокруг погрузилось в тишину и темноту…
Глава 32
Верлен
Я лежал, вытянувшись на металлическом столе в центре мастерской Гефеста, мое тело словно застыло, руки и ноги были тяжелыми, мысли с трудом ворочались в голове. Я не знал, что происходило с тех пор, пока я находился без сознания. Тем не менее я осознавал, что сделала Сефиза, как далеко зашла на этот раз, чтобы вырвать меня из лап смерти…
Сефиза все решила вместо меня.
Она не приняла в расчет мои намерения и желания, мое стремление искоренить в себе бога. Она заставила меня поглотить душу человека, чей труп лежал на каталке менее чем в паре метров от меня. Они с Гефестом поместили сюда этого несчастного с единственной целью – чтобы я всосал его дух. И Сефиза сама, нарочно порезала мне руку, чтобы привести в действие мою силу.
Вот только, сколько бы я ни ломал голову, мне никак не удавалось понять, почему она так поступила.
Сефиза склонилась надо мной так близко, что я ощущал пьянящий аромат ее волос. Я понимал, что ее действия продиктованы желанием предотвратить еще большие жертвы, и все же она коснулась внутренней стороны моей ладони своими мягкими губами, оставив на коже прохладный, влажный отпечаток.
Мне хотелось остановить время, чтобы это мгновение длилось вечно.
После мучений, пережитых во время приступа, этот поцелуй – пусть и ненастоящий – подействовал на меня как живительный бальзам.
