Николай II и Алексей Николаевич в ссылке в Тобольске. Фотография великой княгини Марии Николаевны. Зима 1917–1918 гг.
«Все-таки много на воздухе, и это им полезно всем, и физическая работа для Государя необходима, с детства к этому привык. С покойным Отцом вместе лес пилили и рубили, так Он и теперь со своими людьми делает»
(Из письма Александры Федоровны, 4 июня 1917 г., Царское Село)
«Что это? Демонстрация? – мелькнуло у меня в голове и на мгновение привело в смущение. – Ведь так выстраивают содержащихся в тюрьме при обходе начальства». Но я тотчас же отогнал эту мысль и стал здороваться.
Бывшая царица и ее дети кратко отвечали на мое приветствие и все вопросы. Александра Федоровна произносила русские слова с сильным акцентом, и было заметно, что русский язык на практике ей плохо давался. Все же дети отлично говорили по-русски.
– Как ваше здоровье, Алексей Николаевич? – обратился я к бывшему наследнику.
– Хорошо, благодарю вас.
– Вы в Сибири еще никогда не бывали? – обратился я к дочерям бывшего царя и получил отрицательный ответ.
– Не так она страшна, как многие о ней рассказывают. Климат здесь хороший, погода чудесная, – вмешался Николай Александрович, – почти все время стоят солнечные дни.
– Чего недостает Петербургу.
– Да, климат Петербурга мог бы позавидовать тобольскому, – добавил бывший царь. – Не будет ли зимою здесь холодно жить? Зал большой.
– Надо постараться, чтобы этого не было. Придется все печи осмотреть, исправить. А топлива здесь достаточно, – ответил я. – Других подходящих помещений в городе нет.
– Имеются ли у вас книги? – спросил я княжон.
– Мы привезли свою библиотеку, – ответила одна из них.
– Если у вас будут какие-либо заявления, прошу обращаться ко мне, – сказал я уходя.
Тем и кончилась моя первая встреча с семьей бывшего царя.
Не знаю, какое впечатление произвел я на них, но что касается меня, то первое впечатление, которое я вынес, было таково, что живи эта семья в другой обстановке, а не в дворцовой, с бесконечными церемониями и этикетами, притупляющими разум и сковывающими все здоровое и свободное, из них могли бы выйти люди совсем иные, кроме, конечно, Александры Федоровны. Последняя произвела на меня впечатление совершенно особое. В ней сразу почувствовал я что-то чуждое русской женщине.
Свита и служащие бывшей царской семьи
При отправке Николая II с семьей из Царского Села Керенский предоставил ему выбрать свиту и служащих. Не обошлось без инцидента. Как известно, при наследнике Алексее состоял дядька, матрос Деревенько, полуграмотный, но хитрый хохол, который пользовался большим доверием Александры Федоровны. Пред самым отъездом он подал счет расходов (полковнику Кобылинскому). В счете оказалось, что сын Николая II за июль 1917 года износил сапог более чем на 700 рублей. Полковник Кобылинский возмутился и заявил матросу Деревенько, что в Тобольск его не допустят! Обиженный матрос пожаловался Александре Федоровне, которая немедленно попросила Кобылинского прийти и объясниться.
– С первых же шагов нарушается обещание Керенского – право выбора преданных нам людей, – заявила она Кобылинскому.
– Вы считаете матроса преданным и бескорыстным? – спросил Кобылинский.
Александра Федоровна подтвердила это. Тогда Кобылинский предъявил ей счет, представленный преданным матросом. Бывший царь и Александра Федоровна были смущены, но не удовлетворились таким мотивом.
Так преданный дядька Алексея и остался в Петрограде.
Несмотря на это, он неоднократно обращался ко мне с письменными запросами: когда же он будет вызван в Тобольск для продолжения служебных обязанностей при «наследнике».
Из светского мужского персонала с бывшим царем поехали в Тобольск: граф Татищев, князь Долгоруков, доктор Боткин, который лечил Александру Федоровну, доктор Деревенко, лечивший Алексея и считавшийся врачом отряда особого назначения, француз Жильяр и англичанин Гиббс (последний прибыл в Тобольск гораздо позже).
Из свиты женского персонала: графиня Гендрикова, Шнейдер и четыре фрейлины. Что касается служащих, то их было более чем достаточно, более сорока человек.
Это была дворцовая прислуга разных рангов и профессий, начиная с камердинера Николая II и кончая поваренком. Такая многочисленность меня сразу поразила: многие из них являлись совершенно излишними пансионерами, только увеличивающими расходы. Правда, содержались они на личные средства бывшей царской семьи, тем не менее все же это было ненужной расточительностью и, кроме того, найти для них помещение в том же доме не представлялось никакой возможности, а проживание на вольных квартирах инструкцией, данной мне Временным правительством, совершенно воспрещалось. Но хорошо было составлять инструкцию в Петрограде, не зная местных условий. С несостоятельностью данных мне инструкций я столкнулся при первом же знакомстве с последними и тотчас же сообщил об этом Керенскому. Часть прислуги пришлось разместить на вольных квартирах. Свита тоже была поселена в другом доме, против дома губернатора. В этом же доме поселился полковник Кобылинский, я с помощником и один из офицеров.
Отряд особого назначения по охране бывшего царя и его семьи
При отъезде мне было сообщено, что этот отряд под начальством полковника Кобылинского был составлен из отборных солдат трех гвардейских стрелковых полков: 1, 2 и 4-го в числе 337 человек с 7 офицерами.
В первый же день своего приезда в Тобольск я предложил полковнику Кобылинскому созвать весь отряд, чтобы ознакомиться с ним и ознакомить его с инструкцией.
– На нас возложено ответственное дело пред родиной до созыва Учредительного собрания, которое решит дальнейшую судьбу бывшего царя, вести себя с достоинством, не допуская никаких обид и грубостей с бывшей царской семьей. Всякая бестактность с нашей стороны только легла бы позором на нас же. Грубость с безоружными пленниками не достойна нас. Поэтому я призываю всех держаться этого правила, – сказал я в конце своей речи. – За всякий свой поступок мы должны будем дать отчет. Нам не дано право быть судьями вверенного нам бывшего царя и его семьи.
Отряд вполне оценил мое заявление и доказал это тем, что за все пять месяцев моего комиссарства ни разу не проявил себя хамом. Поведение отряда было почти рыцарским.
Большинство солдат отряда произвело на меня отрадное впечатление своей внутренней дисциплиной и военным видом – опрятностью. За исключением немногих наш отряд состоял из настоящих бойцов, пробывших по два года на позициях под огнем немцев, очень многие имели по два золотых Георгиевских креста. Это были настоящие боевые, а не тыловые гвардейцы, высокие, красивые и дисциплинированные. И я почувствовал тяжелую ответственность и обязанность помочь им сохраниться. Для этого необходимо было создать более или менее здоровую обстановку, занять их работою и просвещением. Обстановка была далеко не совершенная: казармы плохо оборудованы и не приспособлены. Требовался основательный ремонт. Работу в навигационное время наши гвардейцы находили на пристанях, где пароходчики охотно предоставляли им выгрузку и погрузку барж и пароходов. В свободное от караула время часть отряда работала на пристанях. В зимнее время на такую работу рассчитывать нельзя. Я решил устроить школу для неграмотных и малограмотных солдат, лекции и доклады для всех, полагая, что этим удастся занять отряд разумным и полезным делом. В этом отношении мне согласились помогать три офицера.
