Пасмурный, дождливый день, лежу в постели и пишу при свете лампы. Это утреннее лежание полезно мне, выгляжу едва ли не хуже, чем когда Н. П. меня видел в последний раз, причем я делаю все возможное, чтоб поправиться; надеюсь завтра опять начать прием лекарств. Лежу весь день, за исключением часов приема. Ужасно хотелось бы совсем поправиться ко времени нашего свиданья. Дорогой мой, я ужасно тоскую без вас обоих. Мысленно постоянно с тобой. Осыпаю тебя нежными, нежными поцелуями. Бог да благословит и сохранит тебя ныне и всегда!
Навеки, Ники мой, глубоко любящая тебя твоя старая
Солнышко.
Что это такое происходит в Греции? Получается впечатление, что пахнет революцией, упаси Боже! В этом виноваты союзники, увы!
Ц. ставка. 22 сент. 1916 г.
Мое любимое Солнышко!
Горячо благодарю тебя за твои 2 дорогих письма, в особенности за последнее длинное! Я принял Бобринского и имел с ним продолжительную беседу. Он много лет знает Протоп., одобряет его и уверен, что они вдвоем дружно будут работать вместе. Он тоже говорил про телеграмму, которую они вдвоем послали! Я этим доволен. Ал. никогда не упоминал мне о Гучк. Я только знаю, что он ненавидит Родзянко и насмехается над его уверенностью в том, что он все знает лучше других. Что его давно приводит в отчаяние, так как это огромное число писем, которые он получает от офицеров, их семей, солдат и т. д., а также и анонимных, и во всех его просят обратить мое внимание на тяжелое положение городов и сел по случаю дороговизны продовольствия и товаров!
Посылаю тебе несколько фотографий-дубликатов, так как я привожу в порядок свой альбом, прежде чем вклеивать туда.
Брусилов просил разрешения продолжать атаку, так как Гурко поможет ему на правом фланге, и я разрешил.
Перо очень скверное. До свиданья. Храни тебя Господь, моя бесценная, и девочек! Крепко целую.
Навеки твой старый
Ники.
Ц. С. 23 сентября 1916 г.
Ангел мой любимый!
Дивное солнечное утро – немного полежу на солнце. Вчера посидела с 1/4 часа на воздухе, так как мне было душно, даже оставила форточку всю ночь открытой. Греческий Ники будет к чаю; наконец, в воскресенье он уезжает, бедный мальчик. Мария поехала кататься верхом – с радостью сообщаю тебе это.
Наш Друг говорит по поводу новых приказов, данных тобой Брус. и т. д.: «очень доволен распоряжением папы, будет хорошо». Он об этом никому не скажет, но мне по поводу твоего решения пришлось просить Его благословения.
Горячее тебе спасибо за твое дорогое письмо, только что мной полученное. Надеюсь, что Брусилов – надежный человек и не станет делать глупостей и вновь жертвовать гвардией в каком-нибудь неприступном месте.
Очень рада, что ты остался доволен беседой с Бобринским. Бэби написал мне очень милое письмо, дорогое дитя.
Очень, очень стремлюсь к тебе, мой единственный и мое все, стараюсь поправиться – быть может, мне помогут воздух и новые лекарства.
Прости за короткое письмо. – Нежно целую и благословляю.
Твоя старая
Женушка.
Ц. ставка. 23 сентября 1916 г.
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое длинное письмо, в котором ты так хорошо излагаешь свой разговор с Прот. Дай Бог, чтоб он оказался тем человеком, в котором мы сейчас нуждаемся! Подумать только, Шах. хотел быть на этом месте! Да, действительно, тебе надо бы быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь. На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров – этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О, бесценное Солнышко, я так счастлив, что ты, наконец, нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере, о внутренних делах.
Возвращаю А. письмо Бресслера, – это безнадежное дело, так как его брат не мог оправдаться от обвинений. Может быть, лучше пусть он напишет мне прошение.
Благодарю за присланные фотографии. Погода теплая, но пасмурная, утром был густой туман! Год тому назад в это время я вернулся в Ц. С. впервые после месяца, проведенного здесь! А сегодня 5 месяцев, в день твоих именин, как я уехал из дома. О, как Могилев надоел мне!
А в то же время у меня очень много дела – едва успеваю наклеивать фотографии в свой альбом.
Пора кончать письмо. Храни тебя Бог, мой ангел, мое сердце, мой разум и душа! Нежно целую тебя и девочек. Навеки твой старый
Ники.
Царское Село. 24 сентября 1916 г.
Дорогой мой, любимый!
Серое, туманное, дождливое утро; спала и чувствую себя средне. Павел и я сейчас должны благословить дочь Шевича (бывш. стрелка) – она завтра венчается с Деллингсгаузеном из 4-го полка. Завтра я приму бедного Кутайсова, сестра которого (Ребиндер) так внезапно умерла. Милый, наш Друг совершенно вне себя от того, что Брусилов не послушался твоего приказа о приостановке наступления. Он говорит, что тебе было внушено свыше издать этот приказ, как и мысль о переходе через Карпаты до наступления зимы, и что Бог благословил бы это; теперь же, Он говорит, снова будут бесполезные потери. Надеется, что ты все же будешь настаивать на своем решении, так как сейчас «не ладно». Один из моих раненых написал мне лишь мне понятным образом, что это сейчас совершенно бесцельно, даже само начальство не слишком уверено, и жертвы будут бесполезны. Как видишь, что-то здесь не так – многие так говорят об этом. Это совпадает с отзывом Павла о Каледине, что последний совсем не уверен в успехе. Зачем упорно лезть на стену, разбивать себе голову, зря жертвовать жизнью людей, словно это мухи?
Вот и твое письмо! Как чудесно – так рано, в 10 1/2! Бесконечно тебе благодарна, голубчик. Я очень тронута всем, что ты пишешь, это даст мне возможность быть тебе помощницей, я и раньше стремилась к этому, но чувствовала, что министры меня не любят. Только хочу поскорее хоть сколько-нибудь поправиться, так как лазарет очень хорошо действует на душу и служит отдыхом для усталой головы.
Вчера у меня была m-me Оржевская, после нее греческий И. Он едет завтра, надеется, что ты получил его последнее письмо, так как ты не телеграфировал. Сегодня он опять тебе напишет. Должна сказать, что наши дипломаты ведут себя позорно, и если Тино будет изгнан, то это произойдет по нашей вине – ужасно и несправедливо; как мы смеем вмешиваться во внутреннюю политику страны, принуждать к роспуску одного правительства и интриговать в пользу возвращения революционера на прежний пост. Я уверена, что, если бы тебе удалось убедить французское правительство отозвать Серайля (это мое личное мнение), там сразу все успокоилось бы. Это – ужасная интрига франкмасонов, к числу которых принадлежат французский генерал и Венизелос, а также много египтян, богатых греков и т. д., собравших деньги и подкупивших даже «Новое вр.» и другие газеты, чтоб они писали одно плохое и не помещали хороших статей о Тино и о Греции. Ужасный позор!
