После того поцелуя они долго сидели на лавке, держась за руки и рассматривая людей, спускавшихся на станцию, приезжающих и уезжающих. Даже набившее оскомину метро казалось Дане праздничным и ясным, как будто в воздухе здесь висели светящиеся гирлянды, даром что невидимые. Уборщица, тянувшая вдоль платформы широкую швабру, казалось, пританцовывала. Даже из улыбок советских людей на мозаиках станции исчезло лицемерие.
— Давай не будем спешить? — попросила Света.
— Хорошо, — согласился Даня. Преисполненный счастья, сейчас он согласился бы на все, что бы она ни попросила. А желание «не спешить» казалось в их ситуации совершенно здравым. Ожидаемым.
— Спасибо за понимание.
Света развернулась к нему, подобрала под себя одну ногу.
— И еще… я пока не хочу, чтобы о нас кто-то знал. Я имею в виду, на факультете. — При самой мысли об этом Света поежилась. — Не хочу, чтобы эти придурки нас обсуждали. Они что угодно испортят.
— Хорошо, — сказал Даня, и, просияв, она поцеловала его еще раз.
И все. Теперь она стала частью его жизни — самой приятной частью, оставив далеко позади плавание и сладкий сон в десятиминутных промежутках между первым и вторым будильником. Просто зная, что Света есть и что его симпатия к ней взаимна, Даня проще переживал все, что происходило дома. Даже в тот день, когда мамуля влепила Юльке три пощечины подряд (за то, что не назвала столицу Тринидада и Тобаго), он ничего не сделал, он не полез за утюгом.
Решение ничего не афишировать не мешало Дане и Свете вместе сидеть на парах и проводить перемены. Они играли в Clash Royale на телефонах, занимали друг для друга очередь в буфете, вместе делали домашку в библиотеке. Через какое-то время до Дани донеслись отголоски бродивших по группе сплетен о том, как безжалостно Веснянко его френдзонит. Они не знали ничего о том, как меняется ее волшебно-зеленый взгляд, когда она его видит. Как переплетаются их пальцы под партой. Как доверительно прижимается к нему Светино бедро. Как, обнаружив, что в аудитории никого нет, они набрасываются друг на друга и целуются до головокружения, а потом, красные и со сбившимся дыханием, пытаются держать лицо перед Маринкой Кузнецовой и ее неразлучной Татьяной, которые обычно появлялись вторыми.
Так что притворно-сочувственные намеки на френдзону от однокурсников ничуть Даню не задевали. Как и любые обсуждения, касающиеся отношений между парнем и девушкой, они больше вредили девушке: Света была одной из самых сильных студенток, и многие в группе начали связывать ее отличные баллы с шарящим соседом по парте — зафрендзоненным Даней. Свету это злило, но она старалась делать вид, что все в порядке. Поэтому Даня сам предложил ей на контрольных садиться отдельно и даже одну прогулял. Через несколько недель у злых языков не осталось никаких аргументов.
Стоило отдать мамуле должное: это она натаскала его быть заботливым и чутким. Ее воспитание включало тысячу и один ритуал, которые Даня выполнял неукоснительно: открыть дверь, приготовить чай, подать шаль, подать руку, набрать ванну — и так далее. Возможно, поэтому его бережное отношение к Свете носило знакомый отпечаток. Но ничего плохого, на удивление, в этом не было. Дане нравилось заботиться, улавливать малейшие смены настроения Светы и реагировать на них — и он видел, что ей с ним хорошо и комфортно. Это делало его счастливым даже больше, чем тайные поцелуи в пустых аудиториях.
Стаса стало… меньше. И хоть Даня нутром чувствовал, что это к лучшему, было не по себе от понимания: он стал тем, кто вильнул в сторону, оставив Стаса одного на пути, полном чудовищ. Ну, как — оставил… Даня чувствовал определенную ответственность, поэтому через день уточнял, все ли в порядке, не было ли больше игрушек, не замечал ли Стас ничего подозрительного. Да, не было, не замечал. Даня сомневался, что Стас говорит правду, но малодушничал, принимая это за правду.
Меньше Стаса означало больше Светы.
Через месяц стало ясно, что первую сессию Даня сдаст без проблем. Он узнал в деканате свои перспективы на получение места в общежитии. Лидия Аркадьевна, видимо, помня, что Даня общался с сыном ее подруги, занялась его вопросом лично. Она помогла написать заявление на имя ректора и выдала перечень необходимых документов. Хоть в блоке физмата пока что все было забито (даже освободившееся после Бычка место уже кому-то отдали), Даню обнадежили, сказав, что после каждой сессии в общежитии освобождаются целые комнаты.
В общем, если притвориться, что дома не происходило ничего ужасного, что у Стаса все действительно было в порядке, а следователь Самчик не появлялся раз в пару недель на факультете, провоцируя Данину паранойю, его жизнь заиграла новыми красками. А со Светой рядом в это притворство очень легко было поверить.
Она и правда все преображала.
И Даня изо всех сил старался делать то же для нее.
В воскресенье приехал мамулин брат, дядя Назар, с женой Ульяной и трехлетним Зиновием. Ульяна привела сына на своеобразном поводке — тот цеплялся на рюкзачок в виде лягушки и сдерживал порывы ребенка убежать. Похоже, в их семье это было реальной проблемой: едва переступив порог квартиры, Зиновий с визгом бросился в сторону гостиной и, если бы Ульяна не сократила поводок нажатием секретной кнопки, наверное, вынес бы ко всем чертям любимое мамулино витражное стекло.
И поделом бы, но кто Даню спрашивал?
— У нас очередной кризис, — неловко пробормотала Ульяна, за ремешок притягивая сопротивляющегося Зиновия к себе. — Теперь мы убегаем, как только видим возможность. Больше всего любим убегать на проезжую часть… Зиночка! Ну постой спокойно хоть минуту!
— Да, дети порой совершенно неконтролируемы, — понимающе кивнула мамуля, и про себя Даня мрачно заметил, что ей-то ни с какими детскими кризисами сталкиваться не приходилось. У Юли для мирского была Нина Викторовна. Имя своей няни Даня, к стыду, не помнил.
Мамуля, как всегда, принарядилась к семейному ужину. На ней были темно-синее вечернее платье и прозрачная шаль, поверх лица в салоне красоты ей нарисовали еще одно — чуть более утонченное, чуть более свирепое. Среди всех, кто собрался в прихожей, она была самой неуместной. И, наверное, единственной, кто так себя не чувствовал.
Дане позволили выйти из комнаты, только чтобы поприветствовать гостей, и он с нетерпением ждал, когда сможет вернуться обратно под заранее согласованным предлогом «много задали». Юля стояла, причесанная, с криво накрашенными губами (мамулино решение в последний момент, и не самое удачное), и силилась улыбаться дядиному неуклюжему как-выросла-жених-небось-уж-есть. Папа отыгрывал свою роль лучше всех (после стольких-то лет в браке!), однако и по его уставшему взгляду без труда угадывалось, что больше всего на свете он хочет вернуться в свой кабинет. Дядя Назар с женой тоже вряд ли чувствовали себя комфортно: над болотцем семьи Бахов клубились отравленные пары, вдохнешь разочек — и уже не сможешь расслабиться, пока не окажешься за дверью.
Семейные ужины были мамулиной территорией. Этот задумывался как неформальная подготовка к празднованию юбилея папы — на даче, через две недели. У Дани, конечно же, «не получится приехать», потому что «много задали». Так что в положении изгоя Бахов были и плюсы, ведь Юльке и папе, виновнику грядущего торжества, от него никак было не отвертеться.
