Перебежав через трассу, Стас зашел в больницу через травмпункт — так он доберется до отделения быстрее, чем если пойдет обходить здание к парадному входу. Правда, и минусы в таком променаде были. Хоть Стас старался особо никуда не смотреть, кое-что все-таки увидел: накрытое простыней тело на полу у автомата с кофе, бездомного с перевязанной головой, восседавшего на горе набитых чем-то пакетов, плачущую в очереди женщину в домашнем халате — у нее было сильно разбито лицо, а глаз заплыл. Выйдя наконец к лифтам, Стас думал только о том, что ему, в общем-то, крупно повезло оказаться в травмпункте всего лишь срезающим путь студентом.
Но срезать через это ужасное место он собирался и дальше. Ему было неприятно и жутко идти по коридору страданий, но в то же время интересно. Он старался не смотреть, оберегая себя от худших зрелищ, но что-то все равно видел. Как ребенок, понимающий, что страшилка не даст ему спать, но с нетерпением ожидающий кровавой развязки. Как ребенок, боящийся страшной мести мистической госпожи, но все равно стащивший у матери помаду для вызова Пиковой Дамы. Как ребенок, которому однажды не дали умереть — и который подсознательно тянется к смерти с тех самых пор.
Тетя Лида ждала на четвертом этаже, у кабинета узиста.
— Ну что, Стасенька? Принес?
Взлохмаченная, с криво намазанной и уже наполовину съеденной помадой дикого розового цвета, сейчас она была максимально непохожа на деканатскую тетеньку, шпионившую за ним целыми днями. Он никогда не любил ее. Но, несмотря на все ее негативные качества, тетя Лида была у них с матушкой единственным человеком, кто мог (и был готов) им помочь. Проснувшись ночью от матушкиных душераздирающих «Умира-а-аю!», холодеющий от ужаса Стас позвонил тете Лиде — и уже через 15 минут, одновременно со скорой, она была у них.
— Принес. — Он вручил ей медкарту, и тетя Лида, погладив его по голове (Стас приложил усилия, чтобы не увернуться от ее руки), нырнула обратно в кабинет врача.
Страшно хотелось спать. Но еще больше — уйти отсюда, заблудиться в лабиринте хрущевок, начинавшемся за больничной оградой, никогда больше не возвращаться и не испытывать необходимости возвращаться. Подсознательно Стас понимал, что все это — крики в ночи, панические звонки, больница — только начало. Что матушка не даст ему спокойно раствориться в персидском ковре, потому что у нее проблемы и он ей нужен. Но он знал, что не выдержит этого долго. Он все-таки утонет.
Еще в скорой фельдшерка, осмотрев чуть успокоившуюся матушку, объявила алкогольную детоксикацию и поставила капельницу. Она очень корректно спросила Стаса, давно ли у них есть эта проблема, но отвечать вместо него принялась тетя Лида. Он и не возражал, зная, что сам может не выдержать и заплакать. Фельдшерка сдержанно все выслушала, делая из путаного рассказа какие-то выводы, и направила их на УЗИ.
Из кабинета снова выглянула тетя Лида.
— Стасик, подойдешь?
Внутри сильно пахло лекарствами. Матушка лежала на кушетке, прижимая к себе согнутую в локте руку. Капельница стояла отдельно, и в ее резервуаре уже ничего не осталось — все ушло матушке в вены. Даже взгляд стал более осмысленным.
— Здравствуйте, — сказала женщина в белом халате, сидящая на стуле рядом с мамой и рассматривавшая распечатки с УЗИ. Она подняла глаза на Стаса: — Присаживайтесь, Станислав. Я Диана Павловна.
Он испугался настолько, что едва не сел мимо стула.
— На снимках у нас явные признаки жировой инфильтрации, вот здесь, — Диана Павловна ткнула пальцем в бесформенную серость на снимке, и Стас кивнул, хотя ничего и не увидел. — И здесь.
— И что это значит? — хрипло спросила матушка. В уголке глаза у нее застыла слезинка. — Я умираю?
— Маша, ну что ты такое несешь, — спохватилась тетя Лида и, выудив из сумки бумажный платок, бросилась ловить слезинку подруги.
Диана Павловна была явно закалена драмой. Она подождала, пока матушка немного повсхлипывает из жалости к себе, и продолжила:
— Не умираете. У вас стеатоз печени первой стадии. И это хорошо, что вы узнаёте об этом сейчас: обычно на первой стадии он протекает бессимптомно. Но если ничего не делать, не менять образа жизни, — она сделала многозначительную паузу, — все будет усугубляться вплоть до цирроза.
Тетя Лида потрясенно охнула, и Стас пожалел, что не может вскочить и обвинить ее в лицемерии. Лучшая подруга, верная собутыльница.
Еще несколько минут все молчали, пока Диана Павловна заполняла медбланки за столом, примечательным лишь тошнотворным настольным календарем с котятками. Наконец, закончив, она вручила какую-то бумажку подскочившей к столу тете Лиде.
— Отведите Марию Михайловну в триста тринадцатый, пусть поставят еще одну капельницу. Надо будет походить к нам еще три недели. Все остальные рекомендации — в заключении.
Тетя Лида и матушка уже вышли за дверь, а Стаса Диана Павловна окликнула.
— Подождите минуточку, пожалуйста.
Он остановился и развернулся, стараясь прогнать дурное предчувствие. Сейчас ему скажут, что он должен был лучше следить за матушкой. Настойчивее отнимать ее бутылки. Быстрее выливать их содержимое в раковину…
— Стас Гордиенко же, верно?
Диана Павловна улыбнулась, и сухой профессионализм ее выражения уничтожили обозначившиеся на щеках ямочки. На левом клыке сверкнул белый стразик. Стас перестал понимать, что происходит.
— Не помнишь меня, да? — Диана Павловна обошла стол и присела на его край. — Ты у нас когда-то с пневмонией лежал. Еще Валентин Конанович был жив. А я ординатуру проходила в пульмонологии.
— О, — только и сказал Стас.
Он помнил Диану Павловну очень смутно — для него она всегда была тенью за спиной доброго дедушки-доктора, расторопной и незаметной. Ничего общего с той, кого он видел перед собой сейчас.
— Ты, конечно, здорово вырос, был же совсем ребенок. Но я помню всех своих больных. Небось, уже школу окончил?
— Первый курс физмата. А вы тут… давно?
— Сразу после ординатуры я в частной клинике работала. Позже, после декрета, решила вернуться в государственную. Третий год здесь уже. Платят мало, пациенты порой такие вредные попадаются, что ух! — Диана Павловна закатила глаза. — Но кто ж их таких лечить будет, если не я?
Они обменялись еще несколькими фразами, каждая из которых далась Стасу с большим трудом. А затем он вспомнил кое о чем.
— Вы сказали, что помните всех своих пациентов… А помнитье, в соседней палате со мной девушка лежала?
— Та, что зайчика тебе передала?
Стас едва не закричал от восторга и неожиданности.
— Да! Вы помните, как ее зовут? А то я хотел бы с ней связаться, поблагодарить за доброту…
— Ой, там было такое странное имя… Георгинка ее звали. Георгина Сахно, если я не ошибаюсь. Имя как у голливудской актрисы, правда?
