В тишине Ольге показалось, что этот большой мотоцикл дышит, как конь.
Водитель поставил его на подножку и пошел к калитке. Ольга смотрела, как он идет, и понимала, что такого отчетливого, такого сильного ощущения дежавю она не переживала никогда.
Ей казалось сейчас, что это уже было, и не просто было, а было всегда, что из этого состояла вся ее жизнь: она стояла у калитки и смотрела, как Герман идет к ней по узко протоптанной в снегу тропинке.
– Здравствуйте, Оля, – сказал он. – Если бы вы знали, как я хотел вас увидеть.
Он сказал это без нажима и придыхания, просто сказал то, о чем, наверное, думал всю дорогу или даже еще дольше. О чем думал все время, которое не видел ее.
Она шагнула ему навстречу, оскользнулась на мокром снегу, чуть не упала, но удержалась на ногах. Незавязанный платок упал ей на плечи и соскользнул в снег. Герман наклонился, поднял платок.
– Вы замерзли, – сказал он. – У вас нос покраснел.
Ольга хотела ответить, что совсем не замерзла, что это вообще неважно, что она… Но ничего она не могла ответить! У нее перехватило дыхание. Она только смотрела на его лицо. Оно словно бы темнее стало, чем в тот раз, когда они виделись в Матросской Тишине. Но на нем не лежала больше печать отчаяния – оно дышало жизнью.
– Ма-ама!.. – раздалось от дома. – Мам, ты где? Бабушка уже суп разливает. – Нинка выглянула из калитки. – О, а это кто? – удивилась она. – Здрасьте.
– Здравствуйте, – кивнул Герман.
– Это ваш мотоцикл? – сразу заметила Нинка. – Мам, глянь, это ж «Харлей»! – Она прыгнула в глубокий снег, обежала Ольгу и Германа и подскочила к мотоциклу. – А мой… Мой знакомый тоже байкер!
– Да я вообще-то не байкер, – сказал Герман. – Просто на мотоцикле быстрее.
– Быстрее! – хмыкнула Нинка. – Это если кто водить умеет. А то по скользоте можно так навернуться, что костей не соберешь.
– Нина, это Герман Тимофеевич, – сказала Ольга. – А это Нина, моя дочь.
– А-а!.. – протянула Нинка. – Это насчет вас митинги были? Даже мама ходила. Хотя мама и митинг – это что-то!
– Нинка! – укоризненно произнесла Ольга. – Что ты пристала к человеку? Герман, пойдемте, – сказала она. – Пообедаем. А вы давно…
Она хотела спросить, давно ли он вышел из Матросской Тишины, но почему-то не решилась.
– Недавно. – Он ответил так, как будто она все-таки спросила об этом вслух. – Сегодня утром вышел.
Оттого что он приехал сюда, получается, сразу, как только вышел из тюрьмы, Ольга так смутилась, что покраснела как девчонка. Хорошо, что нос у нее и так был красный – наверное, получилось незаметно.
Нинка убежала вперед. Ольга и Герман медленно пошли за ней к дому.
– Вы в тюрьме поседели, – сказала она.
– Разве в тюрьме? Давно уже. Это ничего не значит, просто пигмент такой.
– Я все время думала, все время. – Ольга остановилась. Герман тоже остановился, и она заглянула ему в глаза. – Думала, какой это ужас, если вам придется вдруг, ни с того ни с сего, отдать годы своей жизни… Чему, кому? Какому-то бессмысленному молоху. Это же страшно несправедливо! Может, глупо звучит, но в молодости это как-то легче. В молодости ведь не осознаешь, что жизнь не вечна, и кажется: вот эти годы как-нибудь пройдут, а потом все еще будет. – Она задохнулась от волнения и приложила ладони к щекам. Щеки горели. – Извините, – сказала Ольга. – Что-то я много говорю. Пойдемте обедать.
За те несколько минут, на которые Нинка их опередила, она, наверное, успела сообщить бабушке, кто будет к обеду. Во всяком случае, мама посмотрела на Германа без изумления. Правда, и трудно было представить, кто мог бы у нее изумление вызвать.
– Здравствуйте, Герман Тимофеевич, – сказала она. – Вы на свободе, это очень хорошо. Конечно, арест ваш был полной дичью, но у нас так много подобной дичи всегда происходило, что кончиться все могло плохо.
– Спасибо адвокату. – Герман коротко улыбнулся. – Это он такую волну сумел поднять. Думаю, у меня будет возможность и всем спасибо сказать. Кто принимал в этом участие.
– Вы и сами принимали в этом участие, – заметила мама.
– Я этого просто дождался.
Он посмотрел на Ольгу. А она все это время и не отводила от него взгляда. Она не могла оторваться от его лица и от этого невероятного ощущения: что он был всегда. Умом она понимала, что для женщины, прожившей двадцать лет в браке, который она считала счастливым, да который таким ведь и был, – это ощущение, мягко говоря, странное. Но оно было таким сильным, что ему невозможно было не верить.
– Все готово, – сказала мама. – Садитесь за стол.
– Кто что пьет? – поинтересовалась Нинка. – Я – водку.
– Нина! – возмутилась Ольга. – Прекрати сейчас же!
– А что такого? Вы же выпьете со мной водки, а, Герман Тимофеевич?
Она смотрела на него вызывающе. В ее взгляде нахальство соединялось с горечью. Понятно, что этот неожиданный гость не показался ей случайным, но она не знала, что означает его появление.
– Нет, – сказал Герман. – Не выпью.
Нинкины брови вопросительно вздернулись: она ожидала комментария. Но его не последовало.
– Ну и не надо! – заявила она и обиженно шмыгнула носом.
Горечь из ее взгляда при этом, однако же, исчезла.
– Не обижайтесь, Нина, – сказал Герман. – Водки мне не хочется. И не сажусь я за руль после выпивки.
– Какой вы правильный! – фыркнула она.
– Вот попадешь под колесо к неправильному, тогда посмотрим, как ты запоешь, – жестко отрезала мама. – Достань лучше минеральную воду из холодильника. И стаканы поставь.
Все сели за стол. Нинка принялась с недовольным видом расставлять стаканы для минералки. Один стакан она, разумеется, уронила. Он со звоном разлетелся на мелкие осколки.
– К счастью! – буркнула она. – К большому и светлому.
– Собери… как это… les e?clats, – велела мама. И объяснила, обращаясь к Герману: – Я только что полгода у сестры во Франции прожила. И как будто в детство вернулась – там ведь детство мое прошло. Теперь вот не вдруг удается русское слово вспомнить.
– Я до двадцати лет осколки называл осколепками, – сказал Герман. – Тоже из детства.
– Вы в Тамбове выросли? – обрадовалась мама.
– В Тамбовской области. В деревне. А вы откуда про осколепки знаете, Татьяна Дмитриевна?
– Я в Тамбове всю войну прожила. Училась, в госпитале работала. У меня об этом сплошь светлые воспоминания. Какая-то абсолютно светлая для меня область на карте мира. У вас там родня?
– Мама была. Но умерла давно. А я после Ветеринарной академии там работал. В Моршанском районе, на ветстанции.
– Когда же вы все успели? – удивленно спросила мама. – По телевизору сообщали вашу биографию – она впечатляет.
