— Это было так обязательно? — мрачно поинтересовалась я исключительно у Себастьяна. — Я могла действительно свернуть себе шею или сломать что-нибудь. Как бы вы в таком случае осуществляли свой план? — процедила я сквозь зубы, с ненавистью вглядываясь в надменные, безразличные черты величайшего актера, которого когда-либо видела современность.
Мужчина лишь брезгливо усмехнулся, но посчитал ответ мне выше своего достоинства. Вместо него во весь рост поднялся Демьян уже в человеческом обличье.
— Собака из тебя получилась просто неподражаемая, — не смогла я сдержаться, посмотрев в серо-зеленые глаза. — Быть может, быть псиной написано на твоем роду?
— У меня много талантов или лиц, — нисколько ни оскорбившись, ответил Ян, отчего я лишь с досадой прищурилась.
— Обменяетесь любезностями позже, — услышала я холодный и надменный голос, а Себастьян сел в кресло, с пренебрежением окинув взглядом мага, затем с раздражением и презрением — меня. — Ты что о себе возомнила? — уже другим тоном потребовал он ответа, отчего меня холодный пот прошиб, но я не доставила ему удовольствия и не показала то, как он действует на меня. То, насколько я его презираю, ненавижу, и какую брезгливость он вызывает во мне.
— Пять лет назад вы подробно, усилиями своего «цепного пса», объяснили, что я из себя представляю. С тех пор моя память меня не подводила, — ответила я, смотря ему прямо в его лживые синие глаза.
— Уверена? — не поверил Себастьян. — Как по мне, ты взяла себе слишком много свободы. Вначале отказала королю в постели, на что мне пришлось закрыть глаза в виде исключения и желания поэкспериментировать. Но теперь твоя попытка сбежать показалась просто смешной.
— Смешно тут, похоже, только мне, — с горечью покачала я головой и зло хохотнула. — Я прекрасно отдаю себе отчет, что мне бежать некуда! Хотела бы — попыталась уже давно.
— А ты и пыталась. Я даже помню, как ты плевалась кровью после трех попыток, валясь в моих ногах, — кивнул он, пока Демьян молча и неподвижно стоял в стороне, сложив руки на груди, с усталым и отрешенным выражением лица, словно его это все и не касается.
От воспоминаний почувствовала, как меня на короткий момент захлестывает страх и паника. Я эти моменты тоже помню. Не уверена, что вообще, когда-нибудь, забуду их. Как и то, что Себастьян побрезговал даже избивать меня лично, предпочтя поручать это другому, пока сам наблюдал за экзекуцией, с наслаждением вслушиваясь в мои крики и стоны боли. Поручал тому, кто был куда искуснее и умудрялся не сломать и ничего не повредить в моей внешности, при этом доставляя такую боль, от которой хотелось выть просто при воспоминании.
Демьян никогда не поднимал на меня руку. Никогда по собственной воле, лишь по приказу… Но если поднимал — я хотела умереть.
Забавно то, что с каждым ударом, моя ненависть росла лишь к Себастьяну, потому что ничего не прекращалось, пока он не отдавал приказа остановиться. Я столько раз вглядывалась в лицо Яна в момент избиения… Я так отчаянно хотела увидеть в его внешности хоть огонек удовольствия, как подтверждение того, что ему и самому нравится то, что он со мной делает. Ведь тогда мне было бы легче его ненавидеть. Но он всегда был спокоен, собран, профессионален, действуя коротко, быстро, но максимально эффективно, выглядя при этом так… словно его в это время там и не было. Словно отрешался от всего.
Я так отчаянно хотела ненавидеть его так же сильно, как Себастьяна. Но, почему-то, больнее было именно тогда, когда Демьян бережно и осторожно поднимал меня с каменного пола из лужи собственной крови, нес на мою жесткую койку в персональной камере… и молча обрабатывал раны, которые сам же и нанес. Молчал и тогда, когда я плакала, ругалась на него, кричала о том, как его ненавижу, просила убить меня… И чем больше кричала о ненависти, тем больше казалось, что больше убеждаю не его — себя. Он молчал и продолжал ухаживать, порой насильно заставляя есть и пить, когда я объявляла забастовки и желала просто медленно умереть, чем жить именно так, как от меня требовали и к чему принуждали.
Я отлично помню мою последнюю попытку побега, ее последствия — еще более жестокие, чем прежде. Я помню, как несколько дней после медленно умирала от невыносимой боли и тихо плакала в своей темной комнате-карцере, где меня держали почти полгода. Но самое сильное воспоминание было о том, как маг заговорил со мной сразу после ухода Себастьяна и его угроз.
«— Тебе не жаль сдаваться? — задал он тогда вопрос, отчего я вздрогнула, решив, что мне мерещится. Маг безразлично разглядывал меня, отбросив влажную тряпку, которой обрабатывал уже подживающие раны. — Не жаль, умирать после всего, что ты пережила?
— Смерть — это избавление, — прохрипела я. — Я просто хочу, чтобы все это закончилось.
— Мысли слабой, никчемной человечки, — протянул он и брезгливо отстранился, словно я резко стала ему противна. — Ты так долго и упорно стараешься бежать… не легче ли было просто убить себя? Способов много, я знаю, что ты размышляла на этот случай, — произнес он, отчего я отвернулась, то ли в странном стыде, то ли в досаде от того, что он знал даже этого. Порой мне казалось, что маг читает меня лучше, чем я сама себя. Иногда создавалось впечатление, что он завладел всем, оставив мне лишь боль и ненависть. — Но вместо этого, ты старалась что-то изменить, спастись. Зачем?
— Потому что это моя жизнь. Я не хочу, чтобы ей управляли, — прошипела я в бессильной ярости. — Вы лишили меня всего. Отняли у меня мою жизнь, мой смысл существования.
— Смысла я не трогал, — резко оборвал меня Демьян, отчего я дернулась и замерла. — Ты казалась мне сильной. Ты казалась мне другой. Но на деле оказалась таким же слабым ничтожеством, как и твои предшественницы. Они сдались и теперь медленно умирают, становясь мумиями. Ты мне надоела. Не хочешь бороться — мне все равно. Для меня твоя жизнь ничего не значит. Ни для кого, на самом деле. Никому ты не нужна, никто и не вспомнит в этом мире о такой, как ты, — посмотрел он мне в глаза с жестокой прямотой. — Никому ты не нужна, кроме тебя самой. Никто не будет бороться за твою жизнь, смирись. Твоя жизнь — это лишь твоя драгоценность. Никто не придет и не спасет тебя. У тебя есть только ты. Но если ты не видишь в этом смысла… я убью тебя, — склонил он голову, в странной благотворительности, после всех этих месяцев просьб об избавлении, в которых он мне отказывал. — Я устал с тобой возиться. Не хочешь бороться — значит, и я не вижу смысла ежемесячно марать свои руки об тебя.
Он поднялся с моей койки, не торопясь, подошел к единственной глухой двери, чтобы замереть ненадолго и добавить напоследок:
— Я приду завтра утром. Отсюда я выйду, либо с трупом, либо с ученицей. Выбирай сама, что для тебя важнее: твоя жизнь и борьба за нее или трусливая смерть.»
Он ушел, оставив меня с моими мыслями, которые не давали уснуть до самого прихода Демьяна. Из своей камеры я, хромая выходила с твердой уверенностью в том, что заставлю всех поплатиться. За себя, за моих любимых и жизнь, которую у меня едва не отняли. От которой меня почти заставили отказаться.
