А Дарагос, отойдя в сторону, чтобы не мешать тем двоим, что видятся в последний раз, тихо пробормотал себе под нос:
— Надежда умирает последней… всегда.
Жуткий ветер покончил с лесом во внутреннем мире ещё несколько часов назад, а сейчас вплотную приближался к беседке. Уже не только трава, но и куски земли срывались в хаотичный безудержный полёт, а сам внутренний мир стал до смешного маленьким. Круг радиусом в тридцать метров с беседкой в центре — и окружающая его пустота, в которой с огромной скоростью вращались деревья, почва и прочий мелкий мусор. И края вихря постепенно сжимались, отрывая от остатков внутреннего мира всё большие и большие куски.
— Времени больше нет! — Прокричал Дарагос, силясь заглушить своим басом завывания ветра. Он сдерживал саморазрушение души перерождённого столько, сколько мог, но и у его возможностей был предел. При этом мечник точно знал, что ни Эрида, ни её носитель так и не нашли то, что искали. Печально, но Дарагос изначально не одобрял того, что Элин позволил своему симбионту сформировать личность. Ведь именно такие симбионты когда-то подняли восстание против истинных людей, посеяв зерно сомнения в разумы своих нормальных сородичей. — Или сейчас, или никогда!
Элин открыл глаза, обведя взглядом то, что осталось от его внутреннего мира. Естественно, разрушение отразилось и на его самочувствии, но до сего момента он старался лишний раз об этом не думать. Сейчас же, провалившись в своих попытках найти выход, перерождённый сполна ощутил, что такое агония души.
— Я не умру, Элин. Просто стану частью тебя… настоящей частью, а не отдельным сознанием. — Эрида отчётливо видела ту бурю эмоций, что бушевала в сердце её напарника, и попыталась хотя бы так его утешить. Она не боялась смерти, ведь возвращение всего на круги своя ею и не было. Да, Элину больше не с кем будет поговорить, и она не сможет помочь ему в бою, как раньше, но слабее оттого анимус не станет. С цельной, а не раздробленной душой он сам по себе станет намного сильнее, а тренировки у Дарагоса, как змейка надеялась, позволят ему выступить против симбионтов — и победить. — Это банальные слова, но я в любом случае останусь в твоём сердце. А теперь давай сделаем, что должно.
Могущественный и непоколебимый, прошедший через череду страшных потерь и выдержавший несколько десятилетий страшных пыток, Элин Нойр считал себя бесчувственным, чёрствым человеком, чьи эмоции — это всего лишь эхо того, какими они должны быть. Но сейчас он понял, сколь сильно ошибался. Его сердце болело так, словно его рвали на части тысячи тысяч крошечных симбионтов, а все мысли в спешке покидали голову, стремясь образовать там вакуум. О, как же Элин хотел не думать, хотел раствориться в пустоте и просто забыть обо всём: о себе, о Китеже, о симбионтах… об очередной утрате.
Даже самую крепкую сталь можно закалить лишь до определённого предела, после пересечения которого она обретёт невиданную твёрдость, но одновременно станет до смешного хрупкой. И сейчас Элин уже занёс ногу над границей, отделяющей его от чего-то страшного и жуткого.
— Дарагос… — Хриплый, не похожий на человеческий голос вырвался из глотки задравшего голову перерождённого, вперившего взгляд в серебряные глаза мечника. — … что такое душа?
— Точного ответа на этот вопрос не было даже у нас. Но если объединить то, что было известно моей расе, то можно сказать, что душа — это неделимый потенциал, которому нечто придало определённую форму. Этот потенциал лежит в основе всякого живого существа, не позволяя ему прыгнуть выше головы…
— Если душа неделима, то что тут делаешь ты?
— Я уже говорил, что мы знали о душе не всё. Очевидно, свойство неделимости было ошибочно, а симбионты нашли способ это доказать и обернуть себе на пользу. — Спокойно пояснил мужчина, силясь понять, что за мысль породил умирающий Нойр.
— Душа делима — это факт. — Сказал как отрезал Элин, опустив ладонь на плечо Эриды. Та, видимо, понимала как бы не меньше Дарагоса, так что вопрос в её взгляде прочёл бы и слепой. — Из этого следует, что душа — это не нечто цельное и неразборное…
— Это вывод на грани фола. — Выказал обеспокоенность Дарагос, глядя на то, как к перерождённому стекаются его силы.
— … и если две души объединить в одну, то и та, и другая окажутся в равном положении.
— Не выйдет! — Эрида попыталась сбросить руку перерождённого, но тот не позволил ей этого сделать. — Элин, так ты можешь погибнуть!
— Мы оба можем погибнуть. А можем выжить. И этот вариант явно лучше того, в котором кто-то из нас гарантированно умирает. — Дарагос, осознав, что именно сказал его ученик, решивший покончить и с этим недавно полученным званием, и со своей жизнью, лишь покачал головой. Он, конечно, не собирался переставать помогать странному парнишке с попытками восстановить душу, но не очень-то верил в успех этого предприятия. Вперёд его толкало лишь любопытство, присущее каждому древнему существу. — В твоих интересах приложить все свои силы. И ещё один момент, змейка.
— Какой…?
— Я запрещаю тебе умирать. — На лице перерождённого впервые за последние сутки проскользнула ухмылка, а Эрида надулась: носитель понял, что она хотела сделать, заранее запретив разрушать свою сущность.
И теперь у Эриды оставался лишь вариант, в котором они или выживали, превращаясь в нечто совершенно новое, или умирали, оставляя не только эту реальность, но и весь Мир…
Глава 21
Если какой-то безумец бросит в котёл молоток и отвёртку с твёрдым намерением путём варки объединить эти две вещи в одну, то невольные зрители сего действа лишь покрутят пальцем у виска. Души в понимании Дарагоса были именно такими твёрдыми, сиречь — несмешиваемыми вещами. Их можно было распилить на части, но в таком случае о полноценной функциональности не шло и речи. Часть души истинного человека, — а известный нам Дарагос именно ею и был, — могла сохранить некоторые знания и силы, но не самого себя.
Дарагос помнил, каким он был раньше, но момент смерти и разделения не запечатлелся в его памяти. Да и многие периоды долгой жизни истинного человека точно так же были покрыты густым туманом, в котором изредка удавалось разглядеть череду мимолётных смутных образов.
Потому-то некогда великий мечник, один из лидеров сопротивления, свободе никоим образом не обрадовался. Смерть симбионта, в душе которого он был заточён, обрекала на смерть и его самого… если, конечно, части души не удалось бы перебраться в другой сосуд, что Дарагос в конечном итоге и сделал. Но он поступил так не из-за страха смерти, а потому, что в его зачерствевшей за века заточения душе ярким пламенем загорелось желание направить на путь истинный того, к чьему становлению уже приложил руку младший братец.
Чтобы потом, через сотни или тысячи лет, Марагос услышал историю Элина Нойр — и понял, что даже в это его дело умудрился вмешаться вездесущий строгий старший брат. Дарагос не был наделён хорошим воображением, но даже он, представив сию картину, едва не рассмеялся во весь голос…
