«Господи, но ведь это — убийство!» — воскликнула Нина. «Да, — спокойно призналась в ответ Хельга. — Убийство. Но иногда убийство — это не преступление, а избавление! Знаешь такое слово — мизерикордия?» «Да знаю, — отмахнулась Нина. — Это значит «милосердие» «Вот-вот, — упорствовала Хельга. — Милосердие. Как ты думаешь, легко ли будет жить Гур-Арье, майору, офицеру с блестящей карьерой — к тридцати точно стал бы полковником! А к сорока — и генералом! Так вот легко ли ему жить таким обрубком? Без ног, без речи, без армии, без его бравых десантников? Это пока они ходят к нему, навещают, жалеют. Но ты же знаешь — жизнь продолжается. И ходить они станут все реже, а потом и вовсе прекратят, не до того будет. Будут наносить визиты по праздникам, вот и все. И у батальона уже новый командир — не может же подразделение остаться без командира! И единственный, кто будет обязан — да-да, не просто так, а именно обязан! — ухаживать за ним — это ты. Вот только спать с тобой он больше не сможет, и у него перед глазами будет постоянно шастать красивая страстная юная женщина, полная простых человеческих желаний, ни одно из которых он удовлетворить не сможет. Ни одно! А тут — один укольчик, легкий приятный сон, и свобода вместо обреченности. Разве это того не стоит». «Да ты с ума сошла! — ужасалась Нина. — Я же стану убийцей, как ни крути!» «А то ты ей не была никогда, — издевалась Хельга. — Дедушку Демиса кто замочил? Кто ему башку, не задумываясь, разнес на мелкие кусочки, да так, что мозгом и кровью даже потолок забрызгало? А? Святоша ты наша. А бабу ни в чем не виноватую — кто на березы вздернул да порвал? Не надо строить из себя святую невинность» «Я и не строю, — оправдывалась Нина. — Тут же совсем другое дело!» «А ты не бери на себя ответственность, — ехидничала Хельга. — Ты пойди и его самого спроси. Вот как Гурочка скажет — так и будет».
Нина глотнула коньяку, надела на иглу шприца пластиковый колпачок и отправилась в палату к Гур-Арье. Майор лежал с закрытыми глазами, то ли спал, то ли думал о чем-то. Но, скорее, спал, потому что никак не отразил ее приход.
— А вот и я! — радостно сказала она и сама удивилась, насколько фальшиво это прозвучало.
Гур-Арье открыл глаза, покосился на нее.
— Ты мне не рад? — удивилась она. И вышло еще фальшивей. Он снова закрыл глаза. Нина помолчала. Черт, зря она пила этот коньяк, она же знает, что он терпеть не может, когда от нее разит алкоголем. Что ж, все равно.
Она вытащила из кармана шприц, положила ладонь ему на руку, в которой не хватало двух пальцев.
— Вот и все, Гурочка, — прошептала она. — Надо нам с тобой решить, как же мы из всего этого выбираться будем.
Он снова открыл глаза. Ей показалось, что с удивлением, но, наверное, всё же показалось, понять его было трудно. Даже ей.
— Есть тут у меня одна штука, — она показала ему пластиковый цилиндр с зеленоватым колпачком. — И если ты скажешь, что готов к этому, я тоже готова. Это не больно, — заторопилась она. — Ты просто уснешь — и все. Честное слово. Просто уснешь. Так ведь будет лучше, правда? И никто никого не будет мучить.
Из его глаза выкатилась слеза, прокатилась по щеке, скрылась в бинтах. «Надо же, а я никогда не видела, как он плачет!». Но он сдержался, слеза оказалась первой и последней. И тогда он моргнул.
— Правда, да? — обрадовалась она, похолодев внутри. — Я буду с тобой, тут, пока ты не уснешь, хорошо?
И он снова моргнул. И больше глаз не открывал.
Оставалось самое главное — теперь это надо было сделать. Она гладила его по беспалой руке, смотрела на профиль и все никак не могла снять колпачок и воткнуть иглу в шланг капельницы. «Господи, да ты вообще ни на что не способна! — брезгливо процедила Хельга. — Назад-то дороги нет. Теперь даже если ты передумаешь, он все равно тебе одной этой мысли никогда не простит, всегда будет помнить, как ты его убить собиралась, неужели ты этого не понимаешь? И как ты после этого будешь за ним ухаживать, когда вы оба будете помнить об этом? Так что, коли давай. Назад дороги нет».
Она, наконец, решилась. Как тогда, в правлении деревни, будь она проклята со всеми ее старостами, бабами и Майями. Сняла колпачок, проткнула тонкую пластиковую трубку и, плохо соображая, не веря до конца, что это всё происходит с ней и на самом деле, аккуратно выдавила жидкость внутрь.
Гур-Арье изогнулся, сделал глубокий вдох. И уснул. Она еще немного посидела с ним, потом осторожно, чтобы не разбудить, вытащила свою ладонь из его руки и на цыпочках вышла из палаты. У нее оставался еще коньяк.
На похоронах ее поддерживали все те же сестры, что флиртовали с ее Гурочкой, плакали, утирая носы салфетками, а она раздражалась от невозможности плюнуть им в лицо и закричать: «Это я сделала! Я! Потому что никто из вас не способен по-настоящему помочь человеку! Только я одна смогла его спасти, оставить молодым и сильным, а не обрубком, пускающим слюни и гадящим под себя. Но если вы, ханжи и лицемеры, об этом узнаете, то дружно станете осуждать меня и воротить нос! Боже, какие вокруг идиоты!» И еще она думала, что его похоронят в особом, укороченном гробу, но ящик оказался обычного размера. «Как ему там? Наверное, подложили что-то, чтобы не болтался». Вот какие мысли лезли в голову.
Руководство госпиталя дало ей неделю на траур, и эту неделю Нина беспробудно пила, стараясь убедить себя, что все сделала правильно. Как назло, Хельга куда-то исчезла, а ведь она здорово умела убеждать! Бросила ее одну. Она все надеялась, что в какой-то момент ее все-таки выбросит из этой реальности туда, к речке и тростниковым крышам, но перемещения все не было и не было. Так оно всегда, когда нужно. Там она была бы властелином целого мира. А тут оставалась напуганной преступницей с явной зависимостью от алкоголя.
Через неделю она вышла на работу, на сочувственные взгляды не реагировала, старалась держаться с каменным лицом, так что очень скоро от нее все отстали. Гордячек не любят, даже если у них большое настоящее горе. Люди любят получать удовольствие от сочувствия, а тут что? От нее даже стали держаться подальше. Ну и слава Богу, думала она. Меньше проблем.
Но, как известно, если человек не идет в деревню, то деревня сама придет к нему. Нина возвращалась под утро, вымотанная после сдвоенного дежурства, когда у подъезда ее встретили две тени. Одна, побольше, надвинулась на нее, обдав запахом плохо переваренного чеснока. «Том! — удивилась она. — Надо же. А он-то как тут?»
— Привет, а ты как тут? — машинально спросила она. В свет фонаря выдвинулась и тень поменьше. «Майя. Ну, а кто же еще? Естественно, где муж, там и жена». — О, Майка, привет!
— Здорово, — сурово сказал Том. — Вот, значит, где ты обретаешься.
— Ага. А как вы сюда попали-то?
Том и Майя переглянулись.
— Это все Том. Он у меня умный! — с гордостью сказала Майя. — Ты как бросила, что, мол, дед в речку полез, он сразу сообразил, что тут что-то нечисто. Ты из речки к нам появилась — ниоткуда, да? А дед в речку сунулся — и пропал. Значит, в ней все дело, да ведь, Томик?
