«А не пошел бы ты, братец, к свиньям собачьим?» — хотела ответить она, но передумала. Сунула шприц в карман.
— Коньяку хочешь? — спросила Тома.
— А что это?
Она налила. Том выпил и удивленно крякнул. Майя фыркнула и расплескала напиток. Виновато посмотрела на Нину: «Невкусно!».
— Какая вещь! — восхитился Том. — Давай еще!
Выпил снова. Заметно отяжелел.
— Хорошо тут! — развалился в кресле. — Мне нравится. Жить можно.
Нина присматривалась, выбирая удобный момент.
— Слышь, Хельга! Иди-ка сюда.
«Так, только не психануть раньше времени, все должно выглядеть естественно, можно и потерпеть, чуть-чуть осталось». Подошла к нему. Том неожиданно по-хозяйски схватил ее за ягодицы. Притянул к себе.
— Ишь ты, крепенькая какая! Сжалась вся! Да ты не бойся, Хельга. Ты все правильно сделала. Батя мой, надо сказать, большая был сволочь. Если б не ты, так бы и сидел, вон рядом с этой, — он кивнул на Майю. — Так бы и сгнил, ее мусоля в этой деревне проклятой.
Нина удивилась, с какой ненавистью он взглянул на Майю. Та сидела, сжавшаяся, притихшая. Даже жалко стало. Дура дурой, но ведь человек же. Живой. Обидно ей. Нина напряглась и вывернулась из лап парня. И снова с неудовольствием отметила, что ей, если быть до конца честной, понравилось, когда ее вот так вот властно схватили за зад. «Все же я ужасная шлюха!».
— Достала она меня, — вздохнул Том. — Мне б такую как ты — мы бы горы свернули. Ты бы меня к этой жизни приучала, а я бы тебя любил, ох, любил бы!
«Сговорились они, что ли? Вот и Демис такую же пургу нес».
— Майя, я тебе по секрету скажу, только с виду такая жаркая, да на все готовая. А как на нее заберешься — бревно бревном. Вот ты сразу видно — огонь!
— Ты проспался бы, а? — сказала Нина. — Такую ахинею несешь, противно слушать!
Майя заплакала.
— И ревет еще все время, — злобно сказал Том. — Ревет и ревет!
Он неожиданно вытащил пистолет и, почти не целясь, выстрелил в девушку. Майя опустила голову вниз, да так и осталась сидеть на стуле, как задремала.
«Вот же скот! — похолодела Нина. — Убил девчонку! А шуму-то наделал! Сейчас прибегут…»
И точно — через минуту отворилась дверь, заглянула удивленная дежурная сестра:
— Что тут у вас за грохот?
— Да разбила! — Нина демонстративно возилась у шкафа, что-то вытирая. Медсестра неодобрительно посмотрела на скалившего зубы Тома, на «спящую» на стуле Майю и закрыла дверь. «Наплевать, — равнодушно подумала Нина, выпрямляясь. — Хорошо хоть крови нет, а то сейчас было бы визгу, народу бы набежало. Молодец, Майечка, выручила. А ты, Томик — прощай!»
Она зашла сзади и всадила парню иглу в шею. Он судорожно вдохнул, удивленно обернулся.
— Ты чего? — прохрипел, побледнел, его начала бить мелкая дрожь.
— Все, — устало сказала Нина. — Давай, к папочке. Достал, убогий.
Том хотел что-то сказать, но уже не мог, только забулькал, заклокотал, изо рта пошла пена.
— Не нравится? — участливо спросила Нина. — Ты зачем, дурачок, жену убил? Надоела? В постели не нравится? А чего ты ее тогда не отпустил на свободу? Убить лучше, что ли? Вот теперь почувствуй, каково это, когда тебя предают. Нравится?
Она уже давно себе не удивлялась. Подумать только, всего несколько лет назад она ничего подобного не смогла бы сделать, а тут — спокойно отправляла на тот свет одного за другим. «Это все дед проклятый!» — в сердцах подумала она. Но в глубине души понимала, что дед тут совершенно не при чем. Это она, Нина, получает удовольствие, глядя, как бьется, сползая на пол, крепкий сильный парень, как расплывается под ним дурно пахнущее пятно мочи, как жадно он пытается дышать, раскрывая рот, в который не идет воздух, и, что самое интересное, при виде этой картины она получила что-то отдаленно напоминающее сексуальное наслаждение. Во всяком случае, сладко заныло между ног. Картина была отвратительной, и оторваться от нее было невозможно.
Она дождалась, пока он затих, вышла в коридор, тайком утащила большую каталку. Раздела Тома догола, отметив, что парень он и в самом деле был видный. С трудом взвалила тело на брезент каталки, накрыла простыней, покатила подземными переходами к моргу, постучала. Заспанный служитель удивленно уставился на нее.
— Попросили отвезти, — объяснила Нина. — Помер, бедный. Да ты иди, спи, я сама его выложу.
«Представляю себе его рожу! — забавлялась она, толкая затем каталку с накрытой простыней Майей. — Решит, что это ему снится!» Служитель действительно сильно удивился такому наплыву покойников за столь короткий промежуток времени.
Пулю Нина достала, перемазавшись в крови, а крохотное отверстие в груди зашила. Конечно, никого не обманешь, но какое-то время пройдет, пока сообразят, что это — пулевое. А там видно будет. Что будет видно, она сообразить не могла, но что было делать?
Оставалась одна надежда на деревню.
Она так ничего и не придумала. Сбежать означало заранее признаться, что это она — убийца. Остаться — арестуют, вопрос времени.
Через несколько дней за ней и пришли.
Дознаватели провели обыск в квартире — но ничего не нашли. На вопросы не отвечали, все и так, собственно, было понятно. Сдала ее Майечка своим неловко заштопанным входным отверстием. Сдал ее Том, ни в каких реестрах не значившийся. Сдал ее служитель, рассказав, как за одну ночь привезла она ему в холодильник двух покойников. Осмотрели дознаватели и процедурную, дотошно сверились с документами, выявили перерасход морфина. Вот это уже было серьезно. Нину отправили на обследование, пытаясь найти следы наркотика в крови, но ничего не нашли.
Зато в теле неизвестного молодого мужчины нашли легкий след от укола в районе шеи и такое количеством морфина, что можно было угробить десятерых таких как он. А два и два дознаватели складывать умели.
Потом особо дотошные сложили еще несколько составляющих, эксгумировали тело майора — и все стало совсем понятно.
Она сидела в общей камере следственного изолятора вместе с еще парой перепуганных проституток, дрожавших от одной мысли, что их вышлют в половецкие степи на перевоспитание трудом. В углу, у окна, лежала молчаливая пожилая женщина — воровка. К Нине относились с осторожностью, как всегда относятся в камерах к убийцам. Кто-то пустил слух, что она убивала своих любовников и любовниц своих любовников. Она ничего не отрицала и не подтверждала. Зачем? Все равно никто ничего не поймет. Что тут объяснишь?
Раза два в неделю — так уж неторопливо шло в Каганате следствие — ее вызывал к себе дознаватель.
Ее долго вели тоскливыми коридорами, заставляя держать руки за спиной, останавливали перед бесчисленными дверьми, которые надо было отпереть, наконец, конвоир заводил ее в крохотную каморку без окна, где надрывно гудел кондиционер. Она садилась на привинченный к полу табурет, складывала руки на колени, уставившись на строгого мужчину средних лет, который долго листал бумаги в картонной папке. Очевидно, все это время она должна была изнывать от нетерпения, но ей было только скучно. И немножко смешно — настолько наивными были все их уловки.
