Дома она отхлестала меня по щекам мокрым полотенцем, несколько раз ткнула своим маленьким кулачком, а потом мы с ней и с Мартой от души наревелись на кухне, напившись крепкой свейской водки.
Знаете, что самое обидное было, когда у меня отбирали эти деньги? Когда последний из этих, в одинаковых костюмах, уходил, забрав сумку и подписанную мной бумагу, то он вдруг обернулся на пороге, расплылся и спросил:
— А хочешь, я тебя прямо здесь и сейчас невинности лишу? Забесплатно? А, сучка?
Заржал и ушел.
С тех пор я ментов ненавижу.
Потом-то я стала умнее. И таки провернула свой гешефт — продала девственность. Но предварительно убедилась, что деньги поступили на открытый на чужое имя счет и их можно снять через банкомат, и что никто на них теперь свою лапу не наложит. Правда, уже не двадцать пять штук, конечно. И не двенадцать. Но тоже неплохо. За тонкую-то пленку внутри меня.
При этом я так психовала, что совершенно не помню, было мне больно или нет. Но разве это важно?
А к Саману я попала, как и Замира — по знакомству. Все та же мамина знакомая привела к нему и Фатиму, и меня, за что я ей сейчас очень благодарна. Иначе пришлось бы начинать эту работу Бог знает где. И вообще не факт, что я поднялась бы до сытой площадки у «Интуриста». Скорее, опустилась бы — в лучшем случае до Речного вокзала, в худшем — сгнила бы где-нибудь в порту от морфия. Если бы не зарезали, отребья везде хватает.
Мама поплакала, конечно, когда узнала. Но что она могла сделать? Привыкла со временем. Марта тоже носом покрутила, но и ей — куда деваться.
Не сказать, конечно, что работа очень престижная, обыватели от нас нос воротят, но ханжи нам не указ. В конце концов, кого прославляет Великая Книга? Блудницу Рахав, указавшую путь моим единоверцам в Святую Землю. Юдифь, переспавшую с Олоферном, чтобы лишить захватчика головы. Эсфирь, делившую ложе с язычником Артаксерксом во имя спасения своего народа. Так что, знаете, нечего считать нас ниже себя.
Я и девчонок научила называть себя не шлюхами и не другими обидными прозвищами, а — блудницами, как нас называют в Великой Книге. А ханжи пусть сдохнут в завистливых муках, пока их мужья умирают в наших объятиях от страсти. Пусть сначала научатся ублажать их как положено, а потом будут нам указывать, как жить, с кем спать, а с кем — бодрствовать.
Так я размышляла, пока цокала каблучками по пандусу «Интуриста». Лучшая гостиница города. Самые состоятельные люди Востока, от Империи до Халифата. И насколько они разбираются в этих своих дурацких котировках, НАСДАКах и прочей бухгалтерии, которая для нас — что синская грамота, настолько же не имеют представления об искусстве любви, о том, что такое настоящее опустошение, до звона в ушах. Страшно подумать, что и я бы этого не знала, если бы не Саман, да его дружки-приятели, которые такие были затейники, что при одной мысли о их забавах, хоть за вибратором беги.
А эти, может, и понимают в финансах, да бирже, но в постели — абсолютные ноли. Послюнявят, похватают за выпуклости, заберутся сверху, попрыгают — вот и вся любовь. Так что даже самые банальные штучки, о которых знает любая хазарская девушка, для них такое откровение, что биржевые воротилы приходят в изумление и ступор, и готовы потом любые денежки выложить, лишь бы еще раз испытать то, что мы им предлагаем. Да еще и друзьям расскажут.
К «Интуристу» мы с Замирой шикарно подкатили на моем «Атоне». Самая машинка для девушки — красивая, беленькая, необычной формы, с закругленными линиями и с фарами, беззащитными, как глаза девственницы. Я в нее сразу влюбилась, как увидела. Можно было купить наш хазарский «Саркел», заодно и поддержать отечественного производителя, но он мне не нравился. Хотя многие мужчины хвалили этот автомобиль за надежность. Вот только некрасивый он на мой вкус. Можно было купить и роскошный имперский «Бизант», но куда мне такую громадину? Еще и бензина не напасешься, да и парковаться сложно.
А вот моя машинка — и юркая, и паркуется легко, но самое главное — красавица. Истинная красавица. Как синцы умудрились создать такую красоту — непонятно, обычно их вещи грубы и ненадежны даже на вид, а тут — ничего не скажу, постарались.
На мое счастье местечко для парковки нашлось недалеко, практически у самой гостиницы.
Замира во все глаза смотрела, как мы приложились щеками с русинкой Богданой, рослой белокурой девушкой с васильковыми глазами. Как, виляя крупным задом, пришла нубийка Наира, помахала нам рукой, встала в отдалении: к черным многие стесняются подходить, не хотят, чтобы заметили их страсть к экзотике, так что нубийки держатся чуть в стороне от главного входа, любители и так знают, где их искать.
На своем огромном заокеанском автомобиле подъехал Саман. Как всегда шикарный: узкие бедра обтянуты кожаными штанами, на шее — цепь из золота, волосы в мелких кудряшках, а закатанные рукава рубашки туго натянуты на мощных бицепсах. Встал в стороне, зубочистку грызет, наблюдает за порядком. Нам с ним легче, мужик он крепкий, может при надобности и в глаз дать, если кто начнет нарываться. Или ребят своих по мобильнику вызовет, а те не посмотрят — иностранец, не иностранец, накостыляют — мало не покажется. В общем, косятся клиенты на Самана и понимают: лучше не связываться.
Я подмигнула Замире, показала глазами на красавца. Она уже и сама сообразила, кто это. Взяла ее за руку, подвела к нему.
— Привет, Саман! Это — Замира. Помнишь, я тебе говорила?
Он оглядел ее, сверху вниз. Уж этот-то взгляд я хорошо знаю. Держись, Замира. Ждет тебя сегодня веселая ночка с твоим восьмым! А он покрутил на пальце ключи, пожевал губами, лениво спросил:
— Печенежка?
— Да, — Прямо во все глаза на него смотрит. Ну, оно и понятно.
— Работать хочешь?
— Хочу, — потупилась.
— Ладно, подожди, девчонки разойдутся, поговорим.
Знаем мы это «поговорим»! Я ей снова подмигнула и пошла к пандусу. Что-то сегодня как-то слабенько. Или просто рано еще. Все какие-то деловые идут, на ноги мои даже не глядят. А зря. Ножки у меня длинные, стройные. Это половчанкам да печенежкам надо ноги под брюками прятать — кривоваты. А у нас все в порядке с этим делом.
Взбила волосы, еще одну пуговичку расстегнула, и сразу — хоп! — поймала красавчика. Ишь как смотрит! Вот ты и попался, мой хороший. Идет, как бы не торопясь, галстук приспустил, ворот рубашки расстегнул — это у них называется «расслабился». И по сторонам зыркает. Но ты же уже мой, лапуля. Отводи глазки, не отводи, а все равно тебя ко мне несет, к улыбке моей, да к ножкам моим.
Ясное дело, подошел. Куда он денется?
— Работаем?
Я скорчила гримасу, мол, понимай, как хочешь. Может, в офисе работаю, может, на бирже. А может и блудницей.
— Сколько?
Осторожненько так спросил, огляделся. Стесняется.
— Тысяча пятьсот — час, десять — ночь.
— Стоять! Не двигаться!
