Мы пристали к острову, где наши друзья решили отдохнуть.
Чувствовалось, что победа не принесла им никакой радости, а скорее вызвала грусть и отвращение, сопровождаемые внезапными вспышками возмущения, взрывами клокочущей ярости. Пока они жарили рыбу, я отправился побродить по острову. Я обошел его на две трети. На острове росли гигантские злаки, и, помнится, я заметил, хотя и был погружен в свои мысли, нечто вроде борозды, из которой эти злаки произрастали. Это было одним из тех наблюдений, смысл которых не сразу доходит до сознания, однако позднее они оживают в памяти, как обрывки мыслей, которые пришли во сне. Пройдя еще несколько шагов, я увидел провал в земле; на дне ямы, ощетинившейся острыми камнями, зияла головокружительная, черная, как ночь, пустота.
Я склонился над этим склепом, который напомнил мне мою опустошенную и раздавленную отчаяньем душу, и вдруг мне почудилось, что из отверстия раздался стон, непохожий на тот, который мог бы вырваться из груди Человека Вод. Это был не влажный, булькающий звук, столь характерный для голоса амфибий, а человеческий голос, сухой и вибрирующий.
– Сабина!
Не сошел ли я с ума? Ведь Сабина плыла по волнам. Однако я прислушался. Я изо всех сил напрягал свой слух, который, казалось, мог бы сейчас уловить полет бабочки в лесу. Но слышал только тот шум, который бывает в каждой пещере от едва уловимого потрескивания породы, от едва слышного пощелкивания, отсчитывающего разрушительный бег времени.
В задумчивости я вернулся в лагерь. Стоянка была недолгой, и как только Люди Вод зажарили рыбу, они унесли ее под воду, где обычно ели. Я со своей порцией вернулся на плот, и предложил кусочек рыбы своему спутнику, но он отказался. Видимо потому, что сам я жил в постоянной тревоге, его страдания вначале не трогали меня. Однако отказ от пищи и стоны мальчика, наконец, пробудили во мне сочувствие, и, энергично взявшись за дело, я сумел вправить ему плечо.
Когда я склонился над ним, чтобы произвести операцию, то заметил одну его особенность. Без сомнения, глаза ребенка отличались от глаз других Людей Вод: был отчетливо виден белок, к тому же очень выпуклый, а радужная оболочка, хотя и приближалась по цвету к красному, скорее была неопределенного оттенка. Впрочем, немало европейцев имеют подобные глаза. Удивленный, я осмотрел его тело и обнаружил, что ни цветом кожи, ни строением рук и ног, ни волосами он не походил на тот тип Людей Вод, среди которых жил.
Несмотря на все мои горести, во мне с новой силой вспыхнул научный интерес к Людям Вод. Я был полон сомнений и догадок. А может быть передо мной представитель племени, происходившего от смешения людей и амфибий? Или этот мальчик в результате какого-то феномена наследственности сохранил черты людей, живущих на суше? Можно ли предположить, что превращение человека в амфибию происходило так быстро, что для этого потребовалось лишь несколько столетий? По крохам собирая в уме все, что я когда-либо об этом читал, я вспомнил высказывания авторов прошлого о необычайной способности некоторых существ жить в жидкой среде. Разве опыт с котятами не показал, что если их сразу после рождения поместить в теплое молоко, они там остаются живыми в течение многих часов? Ведь и люди прежде чем появиться на свет, живут в водной среде, так разве не могут они, постепенно приспосабливаясь, стать амфибиями?
Похитители старались создать как можно больше препятствий, вызывая волнение на воде, и моим товарищам стоило большого труда не сбиться со следа. Представьте себе мою радость, когда около двух часов дня под лучами солнца туман рассеялся, и я увидел на горизонте плот Сабины. С этой минуты я сам указывал, куда грести, и мы заскользили по воде с удвоенной быстротой. Мы заметно нагоняли плот, и с каждой минутой я видел его все более отчетливо. И каково же было мое ликование, когда на фоне неба я смутно различил женский силуэт! Но в ту же минуту у меня тревожно сжалось сердце: не унесет ли молодой вождь Сабину в глубины озера, только чтобы не отдавать ее нам!
Мы подплыли еще ближе, теперь я уже ясно различал накидку Сабины. Я вскочил на ноги. Казалось, сердце выскочило у меня из груди и разбилось на мелкие кусочки. Помню солнце над озером, легкий ветерок, крики моих спутников – и я один среди всего этого, как одинокое дерево посреди поля. Душа моя рвалась к Сабине, от которой меня отделяло еще примерно пятьсот метров. Расстояние непрерывно сокращалось.
Я стоял на плоту во весь рост. Ветер, блеск волн, в которых отражалось целое море света, неистовое пение амфибий – во всем этом было что-то головокружительное. Подобно тому, как в пылу сражения сталкиваются армии, в моей груди боролись нетерпение и надежда. Я видел Сабину, но она не могла видеть меня: ее лицо было обращено к просторам озера. К каким ухищрениям они прибегли, чтобы не дать ей обернуться? Почему любимые глаза не искали мой взор?
Когда до плота оставалось метров триста, мои друзья бросились к нему вплавь. В ту же минуту возле Сабины вырос человек. С ужасом я смотрел, как он схватил девушку. Она сопротивлялась, отбивалась. Он старался столкнуть ее в воду.
Те страшные минуты навсегда оставили во мне свой след: сердце заметно сдало, а в волосах появились седые пряди.
Злодеяние свершилось на моих глазах. Сабина исчезла в озере. От горя я лишился рассудка. Казалось, мир погрузился во мрак. Я бросился в воду и тяжело и медленно, беспомощный, как насекомое, увязшее в смоле, поплыл к своей возлюбленной. Когда же понял, что мои усилия тщетны, что все тщетно на этой земле, то прекратил борьбу и отдался на волю волн.
Водяной мальчик
Я очнулся на плоту. Вокруг не было ни души: раненый и пловцы исчезли, плот не двигался. Жизнь кипела в прозрачных, пронизанных солнцем водах озера. Стаи рыб словно по мановению ветра то подплывали к плоту, то уносились вдаль. Тяжелые и плоские, как диски, или выпуклые, словно бутылочное стекло, закованные в чешуйчатый, как у ящера, панцирь, или столь прозрачные, что видны были переплетения голубоватых и розоватых сосудов, они исчезали под водой, оставляя за собой светящийся след. Мельчайшие складки ряби бежали по озеру, чередуясь с хрустальными колоколами волн; вода, словно затянутая шелком, искрилась и переливалась всеми цветами радуги.
В каком-то мрачном оцепенении я созерцал все это. Недавняя трагедия отошла в прошлое, горе осело на самое дно души. Трудно сказать, сколько времени прошло, прежде чем я заметил в воде человека. Я видел его неотчетливо, так как он находился на большой глубине. Он двигался намного медленнее, чем его сородичи, и плыл очень осторожно.
Вот он поднялся на поверхность, и по его перевязанной и бездействующей руке я узнал мальчика, взятого нами в плен в тростниковых зарослях. В здоровой руке он держал что-то блестящее, как оказалось – мой нож, за которым он нырял на дно озера.
Я помог ему забраться на плот. Вид его пробудил во мне печальные воспоминания, и, уверенный в самом ужасном, я впал в безмолвное отчаяние.
От прикосновения его руки я пришел в себя. Мальчик с состраданием смотрел на меня и со странной настойчивостью делал отрицательные знаки, сопровождая их жестами, смысл которых от меня ускользал. Но через некоторое время, видя, что я не понимаю, он пришел в уныние, и стал, как мне показалось, о чем-то беспокойно размышлять. Потом он схватил нож и отрезал от плота пять кусочков дерева. На его лице появилось лукавое выражение, и, вот что он мне показал. Сначала, прижав к груди один из кусочков, он принялся выражать ему знаки самой горячей любви и нежности и заставил меня сделать то же самое, так что я даже подумал, не хочет ли он научить меня обряду поклонения какому-нибудь божеству; второй кусочек дерева, который обозначал плот, он положил на воду; затем рядом со мной он положил первую щепку, тут «прибежал» третий кусочек, «схватил» ее и «унес» на плот.
