Она привыкла к страсти каждого поцелуя, к горячему трепету Юриных рук и никак не могла почувствовать, что происходит с ним сейчас, когда он осторожно прикасается к ее волосам, губам. Они подолгу стояли на лестнице, застыв в молчаливом объятии, и Лиза не чувствовала – какой он теперь, ее Юра?
Однажды она не выдержала, всхлипнула. Это было в день ее рождения, Юра принес огромный букет белых роз, и она стояла, опустив лицо в цветы.
– Не надо, родная моя. – Он погладил ее по голове, как ребенка. – Я понимаю, о чем ты… Но ты прости меня – мне очень трудно сразу…
Она тоже понимала, о чем он. Ему невыносимо трудно было возвращаться к жизни. Когда Юра узнал о будущем ребенке – это было словно рывок из небытия. Но пустота и смерть опутали его все-таки слишком сильно.
Лиза рада была уже и тому, что он начал работать. Не потому, что она размышляла о собственном благополучии, которое, конечно, было связано с его делами. Она рада была за него – за то, что он нашел в себе силы на это. Она всегда гордилась им и теперь могла гордиться им снова…
Но когда Лиза сказала ему об этом, Юра только пожал плечами:
– То, как я взял да и бросил все, – было именно то же самое: я слишком много себе позволил. Люди мне поверили, надеялись на меня, поставили себя в зависимость – и от чего? Выходит, от моего каприза: хочу – работаю, хочу – брошу. Золотые люди, Лиз! Ты себе представить не можешь, да я и сам глазам своим не поверил. Раньше, бывало, стоит отвернуться – и уже народ расслабляется, а теперь так четко все работали, так собранно, пока я… Я даже Фриде сказал: «Смотрите, можно и без начальника отлично работать, даже лучше!» А она: «Мы просто были уверены, что вы придете, Юрий Владимирович…»
Голос у него дрогнул, и Лиза прижалась щекой к его плечу.
– Все обойдется, Юра, – прошептала она. – Все пройдет, ты выдержишь и это.
– Ты только подожди, моя хорошая, – тихо произнес он в ответ. – Ты подожди, не сердись на меня…
Что можно было сказать друг другу за эти минуты на полутемной лестнице!
И поэтому Лиза радовалась, когда ясным августовским днем Юра осторожно вывел ее на улицу.
Они прошли через сквер мимо памятника целеустремленному Чернышевскому, вышли на шумную Маросейку. Она вдруг повеселела, услышав знакомый московский гомон – такой любимый, так будоражащий чувства.
Юра улыбнулся, понимающе глядя на нее.
– Поехали, поехали. – Он легко прикоснулся к ее плечу. – По дороге еще наслушаешься.
Как хорошо было дома! Казалось бы, они совсем недолго жили здесь, а дом уже стал домом – местом, где утихали тревоги. Лиза прошла по прозрачной галерее, спустилась в сад по мраморным ступенькам. Ого, как разрослись розовые кусты, как тонко и томительно пахнут полураспустившиеся бутоны!
Весь день она провела в саду, и Юра не отходил от нее ни на минуту. Он ничего не делал – просто сидел рядом в беседке у реки, смотрел то на Лизу, то на серебряный трепет водной глади. Потом быстрым своим, легким движением встал, опустился на траву у Лизиных ног, положил голову ей на колени.
Она гладила его волосы, растрепавшиеся от легкого летнего ветра, и ничего не могла произнести, переполненная чувством, которому и названия не было.
Вдруг Юра замер, прислушался. Лиза почувствовала, как он напрягся весь, и поняла почему: мальчик в ее животе уже не казался робкой маленькой рыбкой – он вертелся и толкался решительно, резво, как и должен был это делать крепкий мальчишка!
– Ишь какой, – удивленно произнес Юра. – Отпихивает он меня, что ли? Как ты думаешь, Лиз?
– Ну почему отпихивает? – улыбнулась она, продолжая прислушиваться к бесцеремонным пинкам. – Он с тобой здоровается, интересуется, кто ты есть. Он же тебя совсем не знает, Юра…
– Да, – сказал он, быстро взглядывая на нее снизу вверх. – Совсем он меня не знает, дурака такого…
Он вдруг поцеловал ее живот – коротким, как будто смущенным, поцелуем.
– Ничего, узнает, – сказал он. – Может, и полюбит еще?
– Если ты его будешь любить, – улыбнулась Лиза сквозь наплывающие слезы.
– А ты сомневалась, родная моя? – Юра обнял ее, приложил руки к ее щекам, заставляя взглянуть на него. – Почему же ты так сомневалась во мне? Я же… Лиза, если бы ты знала! Что с того, что мы не говорили с тобой? Я же все время об этом думал, я же так хотел… Сколько мне лет уже, Лизонька моя, ты знаешь? И я ведь думал, мне это вообще не суждено…
– Но почему же, Юра? Что значит – сколько лет, разве это годы?
– Нет, не в годах дело! Просто… Юля всегда говорила, что не может себе этого позволить, и я, при своей-то жизни, не мог настаивать. И сейчас тоже думал: ты молодая, красивая, зачем тебе нужна эта обуза?
Юра смотрел на нее тем самым, лишь однажды ею виденным, взглядом ребенка – и она сразу вспомнила первую ночь в этом доме, и холод весеннего сада за окном, и трепет его напряженного тела…
Слезы хлынули у нее из глаз неудержимым потоком. Он снова был с нею – такой, какого она полюбила навсегда!
– Прости меня, мой хороший, – наконец выговорила она сквозь слезы. – И правда – дурачок ты мой дорогой… Ничего-то ты не понимаешь, совсем ты маленький, он и то умнее. Вон, вертится и не интересуется, что мы об этом думаем. А знаешь, – вдруг вспомнила она, вытирая слезы ладонью. – Знаешь, что мне сказала та гадалка?
– Когда ты кивнула? – тут же вспомнил он. – А мне сказала, будто не поняла?
– Ну да! Я и сама не понимаю, как поняла, она ведь по-своему говорила… Она сказала: ты его люби и сына роди ему. И Сережа…
– Что – Сережа? – быстро спросил Юра.
– Он тоже сказал… тогда: не оставляй его!
Горло у нее перехватило. Те страшные минуты вспомнились так ясно, как будто и времени совсем не прошло… Лиза увидела, что Юра опустил голову.
– Но что же теперь, Юрочка, что же? – тихо спросила она.
Он поднял глаза, и она увидела, что в них, сквозь страдание мучительной памяти, светится и новое чувство: чувство будущего…
День этот кончился совсем незаметно – просто скрылось за лесом солнце, сумерки сгустились вместе с речным туманом.
– Пойдем-ка в дом, – сказал Юра. – Надышалась свежим воздухом? А то простудишься еще.
Светильник, похожий на перламутровую раковину, волнами рассеивал свет. Серебрились Юрины виски, таинственные искорки вспыхивали в глубине его глаз…
Он обнял Лизу на пороге спальни, и вдруг, впервые за все это бесконечное время, она почувствовала, как учащается его дыхание, жаром наливаются руки. Его губы искали ее губ, щеки его пылали от желания.
– Но как же теперь, Лизонька? – прошептал он.
– Что – как же? – шепнула она.
– Наверное, ведь нельзя… Это плохо для него?
