Напротив, там, где слонов долгое время оставляли в покое, их не пугает раскат ружейного выстрела, и они долго мирятся с преследованием, прежде чем «покажут хвост» и покинут местность.
Так что Черныш недаром обрадовался, когда убедился, что старый слон лежал. Бушмен вывел из этого обстоятельства целую цепь заключений.
А что слон действительно ложился, было достаточно ясно — углубление в упругой насыпи муравейника показывало, куда он прислонился спиной: на земле был виден оттиск туловища, а большой бивень оставил рядом на дерне глубокую борозду. Бивень был, несомненно, велик, как показал отпечаток зоркому глазу бушмена.
Черныш сообщил спутникам несколько любопытных фактов о четвероногом великане — или, по меньшей мере, то, что ему представлялось фактами. Слон, сказал он, никогда не отважится лечь, если ему не к чему будет прислониться — к скале, к муравейнику, к дереву; он делает это, чтобы во сне не перекувырнуться на спину. Если он нечаянно попадет в такое положение, ему очень трудно встать, и он бывает тогда почти столь же беспомощен, как черепаха. Нередко он спит, стоя около дерева и всей тяжестью тела навалившись на ствол.
Черныш не думал, что слон наваливается на ствол, едва лишь расположится под деревом; дерево соблазняет его сперва своею тенью, а уж потом, когда великаном овладеет сонливость, он припадает к стволу, найдя в нем прочную опору.
Бушмен поведал также спутникам, что иногда у слонов бывают свои облюбованные деревья, к которым они возвращаются снова и снова подремать в жаркие полуденные часы — их обычное время отдыха. Ночью слоны не спят. Наоборот, они в это время бродят по окрестностям, пасутся, ходят к далеким водопоям. Впрочем, в глухих, спокойных областях они пасутся и днем, и не исключено, что повадки полуночника родились у них как следствие страха перед их неугомонным врагом — человеком. Все это Черныш излагал, пока охотники продвигались вперед по следу.
Начиная от муравейника, след менял свой характер. По дороге слон «завтракал». Сон вернул ему аппетит; кусты терновника «стой-погоди» были истерзаны его бивнями. Тут и там ветви были обломаны и дочиста ощипаны, и только жесткие голые прутья валялись на земле. Местами попадались вырванные с корнем деревья, и притом не маленькие. Слон валит деревья, если не может дотянуться хоботом до их листвы; когда же дерево повалено, вся зелень, конечно, оказывается в полном его распоряжении. Иногда же он вырывает деревья, чтобы пообедать корнями, так как некоторые породы пускают сладкие, сочные корни — любимое лакомство слона. Гигант выдергивает деревья хоботом, предварительно подрыв их бивнями, которыми пользуется, как киркой. Впрочем, слону не всегда удается достичь своей цели. Например, мимозу более крупных пород он может расшатать только после больших дождей, когда земля становится влажной и рыхлой. А иногда он привередничает: вырвет дерево из земли, протащит его несколько метров корнями вверх и бросит, едва отщипнув корешок. Проходя целым стадом, слоны беспощадно губят лес.
Малые деревья слон вырывает одним только хоботом, но для крупных он применяет мощный рычаг — свои крепкие бивни. Он подводит их под корни (дерево растет обычно в рыхлой песчаной почве) и, дернув, разом выкорчевывает его: ветви, корни, ствол мгновенно оказываются в воздухе, не устояв перед мощью лесного исполина.
На каждом шагу охотники встречали вс„ новые доказательства огромной этой мощи: о ней ясно свидетельствовал след, оставленный по дороге их старым клау.
Этого было довольно, чтобы зародить страх и почтение, и ни один из троих преследователей не остался чужд этим чувствам. Если в часы спокойствия животное так склонно к разрушению и буйству, каким же чудовищем оно обернется, если его разъярить!
Было и еще одно соображение, смущавшее охотников, в особенности бушмена. Судя по некоторым признакам, это был слон-одиночка, или, как его называют индийские охотники, «бродяга». К таким слонам гораздо опаснее подступать, чем к их сородичам. В самом деле, при обычных обстоятельствах сквозь стадо слонов можно пройти так же спокойно, как если б это были не слоны, а смирные волы. Слон становится опасным противником, только если на него напасть или ранить его.
Совсем иначе обстоит дело с одиночкой, или бродягой. Он злобен по природе; едва завидев человека или зверя, он кидается в драку, не дожидаясь, когда его заденут. Он, по-видимому, питает страсть к разрушению, и горе тому, кто пересечет бродяге дорогу, не обладая более быстрыми ногами, чем у него!
Слон-бродяга ведет одинокую жизнь, скитаясь по лесу, и никогда не вступает в общение с сородичами. Он, видимо, является отверженцем среди своего племени, изгнанным за злобный нрав или по иной вине, и в своем отщепенстве становится еще более лютым и злобным.
Бушмен имел все основания опасаться, что выслеживаемый слон был таким одиночкой. Уже то, что он шел один, было само по себе достаточно подозрительно, так как слоны обыкновенно бродят по двое, по трое, а то и стадом в двадцать, в тридцать, в пятьдесят голов. Оставленные по пути следы разрушения, отпечаток огромных ступней — все, казалось, выдавало в нем одного из этих свирепых животных. А тому, что одиночки водились в этих местах, у наших охотников были уже доказательства. Черныш утверждал, что слон, убитый носорогом, принадлежал к тому же разряду, потому что иначе он не напал бы сам на врага. Предположение бушмена представлялось вполне правдоподобным.
След становился все свежее и свежее. Охотники видели вывороченные деревья, корни с отпечатком слоновьих зубов, еще увлажненные слюной, вытекшей из его огромной пасти. Видели обломанные ветви мимозы, от которых исходил сладкий запах, еще не успевший выветриться. Нетрудно было заключить, что дичь находится поблизости.
Пошли в обход опушкой, пустив бушмена по-прежнему вперед. Вдруг Черныш остановился и отступил на шаг. Он обратил к спутникам лицо. Глаза его вращались еще быстрей, чем обычно, но, хотя губы раскрывались и язык шевелился, бушмен не мог произнести ни слова: слышно было только какое-то щелкание, свист, но ни одного членораздельного звука — так он был взволнован. Однако остальные поняли его без слов: Черныш хотел, конечно, прошептать, что он видит клау. Отец и сын молча выглянули из-за куста и собственными глазами узрели четвероногого исполина.
Глава 28. СЛОН-ОДИНОЧКА
Слон стоял в рощице под сенью деревьев, называемых «мохала». В отличие от низкорослой мимозы, мохала обладает высоким, гладким стволом, над которым тихо качается густая крона, формой напоминающая зонт. Перистые нежно-зеленые листья мохалы составляют любимое лакомство жирафа, почему в ботанике она именуется жирафьей акацией; голландские же колонисты называют ее в просторечии верблюжьим терновником.
Высокий жираф с его хваткими губами и очень длинной шеей без труда ощипывает листья на высоте семи метров. Другое дело — слон, который не может дотянуться хоботом так высоко; ему зачастую пришлось бы разыгрывать пресловутую лису из древней басни, не располагай он превосходным средством достать соблазнительные листья, повалив дерево наземь. Ему это вполне под силу, если только ствол не слишком толст.
