Ван Блоом, однако, был не совсем удовлетворен своим успехом. Он считал, что пирамида росла бы значительно быстрее, будь у него собаки.
Квагги честно служили охотникам, и верхом на них всадникам много раз удавалось догнать слона, но столько же раз их большая дичь уходила от них; и, надо сказать, упустить слона куда легче, чем думают, вероятно, большинство читателей.
Вот если б использовать в охоте собак, дело приняло бы совсем другой оборот! Правда, собаки не в силах повалить слона или причинить ему хотя бы малейший вред, но зато они могут следовать за ним повсюду и назойливым лаем принудить его остановиться.
Вторая ценная услуга, оказываемая собаками, заключается в том, что они отвлекают внимание слона от охотника. Четвероногий исполин, приведенный в ярость, становится, как мы уже видели, крайне опасен. В таких случаях он кидается на шумливых собак, принимая их за подлинных своих преследователей, и тут охотник получает возможность спокойно прицелиться, избежав непосредственной встречи со слоном.
Между тем за последнее время наши охотники не раз шли на смертельный риск. Их квагги не были так увертливы и послушны узде, как лошадь, и это усугубляло опасность. Не тот, так другой из них мог в недобрый час пасть жертвой взбешенного животного. Такие мысли не на шутку тревожили ван Блоома. Он с готовностью выменял бы несколько бивней на собак — по бивню за штуку, будь то хоть самые последние дворняги. Сказать по правде, порода роли не играла. Сошла бы любая собака, лишь бы она могла бежать за слоном по пятам и донимать его лаем.
Обдумывая свой замысел, ван Блоом сидел однажды на нване. Он расположился на сторожевой вышке, устроенной на самой вершине, откуда открывалась взору вся окрестность. Это было его любимое местечко, так сказать, его «курительная комната», куда он каждый вечер удалялся пососать на досуге свою пенковую трубку. Лицо его обращено было к степи, простиравшейся от границы кустарников в недоступную глазу даль.
Он спокойно следил за кольцами дыма, когда вдруг его внимание привлекли странные животные, пасшиеся поодаль в степи. Ему бросилась в глаза яркая окраска их шерсти.
На спине и на боках она была огненно-рыжая, цвета жженой сиены, а снизу белая; ноги же с наружной стороны были тронуты черным мазком, вокруг глаз были белые кольца такого правильного рисунка, точно их нанесла кисть художника. Рога были у них очень неправильной формы; узловатые, изогнутые, поднимались они над макушкой угловатой, вытянутой головы, какую, думается, не увидишь больше ни у одного животного. Телосложение их было далеко не изящно. Задняя часть туловища шла наклонно вниз, как у жирафа, но не так резко, а на сильно приподнятых плечах торчала длинная и сплющенная с боков голова. Каждое животное было почти в пять футов ростом, считая от переднего копыта до плеча, и не менее девяти футов в длину.
Они, конечно, принадлежали к антилопам — к тому виду, который известен среди капских колонистов под именем «костлявый бык», или «каама». Всего их было в стаде голов пятьдесят.
Когда ван Блоом их заметил, каамы мирно пощипывали траву в степи. Но секундой позже они беспокойно заметались взад и вперед, как будто всполошенные приближением врага.
И действительно, враг не замедлил объявиться. Еще через секунду стадо дружно снялось с места, и тут ван Блоом увидел, что за каамами гонится свора гончих! Я говорю «свора гончих», так как издали эти новые животные больше всего походили именно на гончих. Нет, не только походили — это действительно были гончие, дикие гончие.
Ван Блоом, конечно, понял, что это за звери. Он признал в них сразу тех гиеновых собак, которым ученые-зоологи на своей замысловатой латыни дали нелепое имя «гиена-охотница»; другие столь же нелепо зовут их «собака-охотница». Я объявляю эти имена нелепыми, во-первых, потому, что животное, которому они даны, столько же похоже на гиену, сколько, скажем, на ежа; а во-вторых, потому, что чуть ли не всякая собака вправе именоваться охотницей.
Почему, спрошу я теперь, господа ученые не желают принять то название, которое дали животному буры? Если можно придумать лучшее, пусть мне его сообщат. Право же, «дикая гончая» — превосходное название, подсказанное бурам их повседневными наблюдениями и в точности определяющее характер животного.
Назвать красавицу гончую гиеной — значит беззастенчиво оклеветать ее. Она не отличается ни уродливым телосложением гиены, ни жесткой шерстью, ни тусклой ее окраской, и ей не свойственны мерзкие повадки этого хищника. Назовите ее хоть волком, хоть дикой собакой, если вам угодно, но тогда она красивейший в мире волк, красивейшая дикая собака. А мы уж будем называть ее тем именем, которое дали ей буры, то есть «дикая гончая».
Это самое верное наименование, в какой бы разряд ни зачислили ее зоологи.
Она действительно несколько напоминает гончую ростом, сложением, гладкой, чистой шерстью, а также мастью: это смесь белого, черного и беловато-желтого цветов, разная у разных особей. Как у всех диких видов собак, длинные уши у нее, конечно, не висят, а стоят торчком.
Сходство довершают ее повадки. В своем естественном состоянии дикая гончая никогда не рыщет одна. Она смело травит дичь, преследуя ее большой, слаженной стаей, совсем как наши охотничьи гончие, и в облаве свора диких гончих проявляет столько же искусства, как если бы опытный егерь скакал за ними на коне, направляя их своим рожком и арапником.
Ван Блоому посчастливилось сейчас убедиться воочию в прирожденном искусстве диких гончих.
Гончие налетели на стадо каам совершенно неожиданно. Почти с первой же минуты одна из антилоп отбилась от стада и побежала в обратную сторону. Этого только и ждали хитрые собаки. Бросив стадо, они всей стаей погнались за одинокой каамой и бежали за ней неотступно. Надо сказать, что костлявый бык, хоть и сложен довольно несуразно, не уступает в беге даже самым быстрым антилопам, и дикая гончая может его догнать только после упорной травли. Точнее говоря, она вовсе не могла бы догнать его, если бы это зависело только от сравнительной быстроты их бега. Но дело не в одной лишь быстроте. Быку не хватает выдержки, а гончая очень хитра.
Каама, когда ее травят, бежит по прямой, но не придерживается подолгу раз принятого направления. Время от времени она подается то в одну сторону, то в другую, руководствуясь, может быть, поверхностью почвы или же другими обстоятельствами. Такое поведение составляет ее слабость. Гончая только того и ждет и тотчас обращает это в свою пользу ловким маневром, который словно свидетельствует о сознательном расчете с ее стороны.
Ван Блоом, наблюдая облаву, мог убедиться в редкой сообразительности диких гончих. Со своей вышки он прекрасно видел всю сцену, и от глаз его не ускользнуло ни одно движение ни преследуемого, ни преследователя.
Отделившись от стада, антилопа помчалась по прямой. Гончие понеслись за ней. Однако не покрыла она и полсотни ярдов, как ван Блоом заметил, что одна гончая норовит вырваться из стаи и вскоре действительно опередила остальных. Конечно, она могла быть самой быстрой в стае, однако охотник полагал, что дело тут в другом. Собака, думалось ему, просто «наддала» — как будто высланная вперед загонять дичь, пока прочие приберегают силу. Так и оказалось. Отчаянным усилием собаке удалось почти нагнать костлявого быка и тем заставить его свернуть немного в сторону. Стая, заметив это, в тот же миг изменила курс и понеслась наискосок, словно норовя обогнать антилопу, забежать вперед. Таким путем гончим удалось срезать крюк, проделанный и каамой и их товаркой.
