Соня рада была увидеть маму – при одном только взгляде на нее сердце отзывалось особенным, ни с кем на свете больше не связанным счастьем. Но ей хотелось поскорее миновать неизбежный промежуток первых разговоров, расспросов, рассказов. Хотелось, чтобы ялтинская ее жизнь поскорее вошла в привычную колею. И чтобы изгладилась таким образом жизнь московская, которая, как Соня с удивлением поняла, тоже успела стать для нее привычной.
Она с трудом досидела дома до вечера. К счастью, на юге темнело рано – Соня уж как-то успела об этом позабыть, – и мама ложилась тоже рано.
– Отец приходил, – вспомнила она уже перед самым сном, стоя на пороге своей комнаты.
– Зачем? – спросила Соня.
Прежде она не любила разговоров об отце и никогда не спрашивала, зачем он приходил, как живет и что делает. Но теперь, после Москвы, изменилось в ней и это. А почему, при чем тут Москва, какая здесь связь? Она не знала.
– О тебе спрашивал, – ответила мама. – Я ему рассказала, что ты в кино снимаешься, как раз и сериал этот у нас шел – про пожар любви, что ли... Ты там такая красавица! Я только на тебя одну и смотрела. И ему, посмотри, мол, говорю, какая Сонечка наша красавица. А он все расспрашивает: а что она сама, мол, про свою жизнь думает? Я ему – откуда же мне знать, что она думает? Звонит часто, говорит, все хорошо у нее, и голос веселый.
– И что он на это?
– Ты же его знаешь, – вздохнула мама. – Что он, этого никогда не поймешь.
«Вещь в себе», – подумала Соня.
И поняла, что это и есть то, чего она раньше про отца не знала.
– Ложись, мама, – сказала Соня. – Я пойду прогуляюсь.
* * *
Вечером на набережной было уже тесно и шумно, хотя настоящая летняя толпа на Ялту еще не нахлынула; это обычно случалось в августе. В ярком свете вечерних фонарей набережная выглядела не хуже, чем Тверская улица в Москве.
Подумав так, Соня рассердилась на себя.
«Что, теперь все на свете буду с Москвой сравнивать?» – подумала она.
А то, что гостиницу «Россия», переименованную в «Тавриду», оштукатурили и выкрасили в ярко-желтый цвет, из-за чего в ее облике появился совсем не ялтинский, а, пожалуй, вполне московский глянец, не понравилось Соне совершенно. Прежний серый цвет шел ей гораздо больше, как и прежнее название.
Соня прошла мимо гостиницы, мимо самого большого гастронома, в который папа когда-то водил ее, маленькую, пить свежий кумыс, который привозили сюда из степного Крыма, мимо «слоновьих ушей» и «Ореанды»... Она шла все мимо и мимо, не зная, куда идет.
«Жизнь еще покажет вам свое жало и свои ценности», – вдруг вспомнила она.
Ну да, именно здесь, под «слоновьими ушами», встретился ей тот человек. Всего год назад...
Его слова сбылись ровно наполовину. Жало жизни в нее впилось, но вот ценности... Ничего она про них так и не узнала!
И все-таки, уверяя себя в этом, в глубине сознания Соня чувствовала какой-то голос, который говорил ей иное.
Но голос этот был слишком смутен, и она не вслушивалась в него.
– Соня! – вдруг услышала она. – Соня, это я!
И, обернувшись, увидела Ника. Он протискивался сквозь толпу, чуть не расшвыривая людей перед собою и никакого внимания не обращая на их возмущение. И через мгновение оказался перед Соней, и обнял ее прежде, чем она успела обрадоваться или хотя бы удивиться.
– Соня! – повторил он. – А я к маме твоей зашел, думаю, спрошу, вдруг ты приехать собираешься. А она говорит, приехала уже и прогуляться пошла, и я...
Он говорил торопливо, сбивчиво, и дыхание его сбивалось так же, как слова.
– Как же ты узнал, куда я пошла? – засмеялась Соня.
Теперь она наконец обрадовалась. Это была радость того же рода – необъяснимая, такая же естественная, как сердцебиение, – которая возникала в ней, когда она видела маму. Радость от встречи с Ником запаздывала, может, лишь на пару секунд, не более.
– Так.
Он уже успокоился немного и, отстранившись от Сони, улыбнулся своей обычной лихой улыбкой. Он совсем не изменился за этот год, и в этом тоже было счастье – как в детстве.
Баянист, сидящий у гастронома, заиграл «Прощание славянки». Он тоже сидел здесь с самого Сониного детства, и эта мелодия всегда входила в его репертуар.
– Искупаемся? – предложила Соня.
– Не вопрос! Только вода – семнадцать. Видишь, и курортники еще не понаехали.
– Ничего, – сказала она. – Мы же с тобой и в пятнадцать купались.
Он снова улыбнулся широко и радостно. Соболья его бровь взметнулась под самый каштановый чуб.
– Конечно, помню! Но подумал, вдруг ты отвыкла.
– Ни от чего я не отвыкла. Пойдем.
Людей на пляже в самом деле совсем не было. Но Соня с Ником все-таки прошли по набережной подальше и только потом спустились к воде.
– А «Харлей» твой где? – вспомнила Соня. – Может, в Ореанду поедем? Или вообще в Симеиз.
Она вдруг подумала, что стремительная езда по ночной дороге каким-нибудь неожиданным образом заставит ее жизнь войти в привычное русло.
– Нету «Харлея», – виновато сказал Ник.
– Как нету? – удивилась Соня.
– Так. Продал.
Это было что-то из ряда вон! Но расспрашивать Ника, что случилось, Соня не стала. Захочет – сам расскажет.
Откладывать рассказ надолго он не стал.
– Уезжаем мы, Сонь, – сказал Ник. – В Америку. Помнишь, говорил тебе?
Это она, конечно, помнила. И все, что Ник говорил ей в связи со своим предстоящим отъездом, помнила тоже.
– Пойдем, – торопливо повторила она, спускаясь к воде. – Смотри, луна какая!
Соня сбросила платье и поплыла по лунной дорожке. Вода обожгла холодом только в первые несколько секунд и сразу стала привычной. Вот что входило в нее хотя и заново, но легко, без перемен – море! Ник плыл рядом. От его рук шли мощные волны и дрожала лунная дорожка.
Они заплыли далеко и легли рядом на воду, глядя в небо. Ник взял Соню за руку. Его рука была горяча, как нагретый солнцем камень, который только что бросили в воду.
– Сонь, поехали со мной, – сказал он.
Нет, все-таки не одно море не было подвержено переменам!
– Никушка, – ласково сказала Соня, – ну ведь это случайно, что я именно сегодня приехала. А так – ты уехал бы себе и уехал...
– И ничего б я себе не уехал! Я уже в Москву билет взял, потому к твоей матери и зашел. Адрес узнать – ты же говорила, в общаге какой-то живешь. Я бы тебя все равно оттуда увез!
Он произнес это с такой страстью, что на секунду ушел под воду. Но тут же вынырнул и снова лег рядом с Соней, будто на общую постель. Море принадлежало Нику так же, как дорога под его «Харлеем».
