– Я и не открою, – сказал водитель. – Меня потом натянут.
– Я опаздываю!
– Это форс-мажор, – возразил водитель. – Вас поймут.
– В Бельгии премьер на работу на велосипеде ездит, – сообщила женщина сзади.
– Зато он гомосек, – включился бородатый мужик, рыжий с проседью.
– У них гомосеки в правительстве, а у нас пидарасы, – веско произнес старичок в очочках. – Кто лучше?
– А в Швеции детей в школах гомосятине учат, прямо в учебниках, – не сдавался бородатый. – Это нормально? Терпимость!
Двенадцать наступило и прошло. Ничего, ничего, ничего. Чуть-чуть опоздает, всякое может случиться. Может, и Игорь сам с его передачей встал в эту же пробку. По крайней мере, он о себе знать никак не давал.
Илья прошелся до конца салона: посмотреть из заднего окна, не приближается ли кортеж. В хвост троллейбусу уткнулась «скорая помощь»: немо вращала выпученными мигалками. Водитель курил с закрытыми глазами. Врач читал телефон.
И во всех окружных машинах люди сидели в телефонах. У всех времени было бесконечно, им полчаса жизни справедливой податью казались.
Вернулся в голову, к водителю.
– Долго еще?
– Не думаю, – отозвался тот. – Минут десять-пятнадцать еще.
– Открывайте, – потребовал Илья.
– Вон, гляди, – старичок показал ему человека в черной куртке и шерстяной шапочке, который стоял на тротуаре к проезжей части внимательным и напряженным лицом. – Успеешь на пятнадцать минут и опоздаешь на всю жизнь. Мультик есть такой, «Паровозик из Ромашково», не смотрел?
– Я смотрел, – сказал бородатый мужичина. – А эта молодежь ни черта не смотрит, только интернет свой.
Илья опустился на сиденье.
Проверил, не писала ли Нина, не прослушал ли он. Нет: тишина. И Петина мать соглашалась потерпеть до несбыточного свидания. Знали бы они, кто им за Петю отвечает, вдруг как-то впервые подумалось ему.
Знали бы они только.
Люди вокруг впали в спячку, как будто в этой пробке распыляли снотворный газ. Даже очкастый старичок подустал спорить.
В телефоне без звука протикала-протекла еще одна пиксельная минута, за ней еще и еще. Странно, что мобильник еще считал время: оно разве не совсем застыло?
– Могли бы вертолетами летать, – сказал невнятно старик. – Но вертолетами скучно. С вертолета холопов не видать.
И сник. Завод кончился.
Вот только тут в этой замерзшей реке мелькнуло что-то: синяя молния. Передовая машина, гаишный «Мерседес».
Илья встал, прижался лбом к окну.
Через крыши машин было видно расчищенную, совершенно пустую встречку – по ней и пронеслось. И тут вдали показалось: гирлянда синих огней, созвездие. Выросли из точек на горизонте в секунды до тяжелых черных снарядов, выстреленных из какой-нибудь громадной «Берты». Три квадратно обрубленных немецких внедорожника с синими мигалками вокруг немецкого длинного лимузина. И вокруг еще, спереди и сзади – бело-голубая свита, все мелькают, крякают, подвывают. Пролетели на невероятной скорости, такой, что должны бы, по всем правилам физики, уже оторваться от земли и воспарить. Прямо орудийный залп.
Качнулись стоящие вдоль дороги машины от воздушного сгустка, как от взрывной волны, кажется, и Триумфальная арка пошатнулась; кто-то неспящий робко бибикнул, но его не поддержали. Все сидели себе смирнехонько в этой своей застрявшей секунде и не замечали даже, как законы физики сбоят.
А этому-то, наверное, нравилось, что он может людям время, как ручеек, ладонью запруживать. За таким вот, точно, и пошел на эту службу.
– Красиво едет! – похвалил бородатый.
– Ссут народа, – высказался старичок.
Промигнуло – и растворилось в тумане.
Но ехать еще не давали несколько минут, пока уже ни отблеска, ни отсвета не осталось. Только после этого сняли с часов арест.
* * *
Во двор дома Илья ворвался на двадцать три минуты позже условленного. Тридцать пятый номер был как средневековая крепость: высоченный сталинский дом-кольцо, все желтый кирпич, по углам башни, для въезда ворота: арка в три этажа высотой, створы сварены из чугунной решетки. Кутузовский проспект не для простого человека возводили. Простой человек и в хрущобную подъездную дверку гладко входит, не зацепится тенью за притолоку.
Двор был засажен черными голыми деревьями, заставлен дорогими авто. Что за странное место для встречи.
Обежал кругом, нашел пятый подъезд – и главное: помойку. Огляделся: не подстава?
На подъездах сидели камеры, вырванные глаза. Старухи на холодных скамьях говорили о медленной смерти. Хозяева старого мира передохли, а их вдовы это дело, сколько могли, оттягивали. Позыркивали на Илью, наклоняя укутанные головы так, чтобы через маленькую дырочку в катаракте было видно.
И из окон могли сверху вниз смотреть на землю, стеречь и подстерегать.
По кругу гонял запертый во дворе ветер. Падала с неба божья перхоть.
Может, подстава. Может, проверка. Хорошо тут простреливается.
Ну что?
Илья вжал газ, центробежная сила придавила к отвесной стене. Мчать внутри стакана, пока есть горючее. Не останавливаться.
Раздвинул помоечные баки, вошел внутрь. За баками был целый завал пакетов. «Пятерочка», в том числе. Выудил, заглянул в нутро: картофельные очистки, пакет из-под молока – пустой, плесневелая горбушка. Он порвал пакет руками, вывалил потроха на асфальт, стал ворошить. Ничего там не было такого, что сошло бы за хазинский конфискат. Ни порошков, ни трав, ни брикетов, ни черного целлофана. Просто подпорченные объедки.
Может, другой? Помоечную фирму спутали, может?
Еще покопался – из «Пятерочки» больше ничего. Разорвал пакет «Перекрестка», вытащил из него журналы «Афиша», завязанный узелком одинокий презерватив и пустую бутылку из-под рома. Не то! Еще!
Дырявая футболка, кровавая прозрачная упаковка от коровьей печени, вонючий холодный пепел. Высохший цветок, разорванные фотографии целующихся людей, протухшая курятина. Отрезанные волосы, целлулоидная кукла без головы, стопы исчерканной бумаги. Тампоны, коробка от айфона, россыпь овсяных хлопьев.
Шутка?! Проверка!
Загнанно огляделся. Мимо проходила студенточка, сморщила носик, отвела глаза. Даже смотреть на Илью было неприлично. Подошел раскосый оранжевый дворник, упер руки в бока, стал на Илью кашлять.
Илья липкими руками влез в телефон: где ты, Игорь?! Где мой товар?!
Там было только: отломанные хирургическими щипцами крошечные ручки и ножки, продырявленное колбасным ножом горло, материнское беспокойство. Игорь К. молчал.
Да и пошел бы ты! На хер со своими играми! Помойка! Кутузовский проспект!
