Распахнул окно, нахлебался свежего, крикнул Лобне:
– Ааааааааауууууу!
Выхватил водку из морозилки, хлестанул ее прямо из горла, обморозился ею, вскипятился. Чокнулся с телевизорной куклой в синем пиджачке, поцеловал ее в нос.
– За любовь!
И тут звякнуло так в телефоне: как чайная ложечка, которой больному ребенку лекарство от сорокаградусного жара в сладком размешивают – о стакан. Звонко и тоскливо.
От Нины.
– Петь, с тобой все хорошо? У тебя сегодня целый день телефон отключен, мне что-то неспокойно, – написала она.
– Все шикарно! – тут же, не думая, отрапортовал он ей.
– Правда? – Нина переспросила. – А когда у тебя это твое внедрение кончится?
– Скоро уже, – пообещал ей Илья и запил сладкое вранье горьким.
– Переживаю за тебя. С того раза так не боялась, как ты с теми бородатыми влип, помнишь?
С какими? Илья растерял еще немного радости. Не переспросишь же ее. Примерно можно догадаться, о ком она и о чем. Но сейчас о серьезном не хотелось.
– Которые в рясах и с крестами? Помню, жесткие ребята, – на остатки смеха написал он ей.
– Да ну тебя! Ну правда?
– Они вообще-то уже вышли из нашего бизнеса, у них своя эта штука хорошо пошла, особенно бабуськи берут, – продолжил он.
– Пфффф, – по-кошачьи фыркнула Нина и пририсовала скобочку: чуть-чуть улыбнулась.
Илья тоже улыбнулся – как инсультный, одной стороной рта; за того Петю, который как будто жив. Тот Петя должен был продолжать шутить своей девочке шутки, чтобы ей не было страшно.
– А я легла сегодня пораньше и никак не могу заснуть. Уже вся искрутилась тут. Мы не можем чуть-чуть поболтать? Голосом?
А другая половина как будто была того Пети, который не мог двигать губами. Но Нине ее не различить – на нее свет не падал.
– Мы тут с Мухтаром на границе бдим. Если я буду вслух нежничать и хихикать, наркодилеры нас раскусят и пойдут другой тропой, – написал Илья.
– А ты как будто с Мухтаром, – отозвалась она.
И прислала три эмодзи: полицейский человечек, собака, сердце.
– А если он воспримет все всерьез и влюбится? – с полуулыбкой спросил Илья.
– Тогда ему придется иметь дело со мной! – Нина приклеила эмодзи: два борца, один в красном трико, другой в синем, готовятся схватиться.
Илья хмыкнул.
А потом кольнуло.
Кололось это – смеяться с ней за Петю.
– Ладно, слушай… – напечатал он ей. – Мне тут не очень удобно.
– Подожди-подожди! – тут же перебила его Нина. – У меня важный вопрос!
– Какой?
Она ответила не сразу – а потом вдруг пришла фотография. Илья щелкнул по размытому контуру, чтобы загрузить ее – и ослеп.
Это была Нинина грудь. Обнаженная. Не прикрытая ничем: тонкие пальцы только снизу поддерживали ее, хотя и если бы она и не парила, а магнитилась чуть к земле, все равно была бы совершенной формы. К соскам – коричневатым, сжавшимся от его будущего взгляда – его как в эпицентр урагана тащило.
Фото было обрезано по губы. И шея ее, нагая и нежная, и ключицы со впадинками, и татуировка темно-серая на месте крестика – все было тут.
Илья сжал телефон. Ничего красивей он себе со своей жизнью представить не мог.
– Мне кажется, или сиськи больше стали?))) – прислала она ему с тремя хохочущими скобками вопрос через минуту, дав сперва налюбоваться.
– Стали идеальные, – выдавил он.
– Так, погоди, а были?! – теперь смех до слез.
– Нин! Мне работать еще!
– Ой. Меня так заводит, когда ты деловой! Можно, в следующий раз ты будешь как будто работать с отчетностью?
– Пффф, – передразнил он ее.
– Дико хочется трахаться! – вдруг заявила Нина. – Я читала, что у беременных чем дальше, тем больше. Но это же бессмысленно?
Илья зачем-то слез со стула, посмотрел на свое отражение в окне, постучал по столу, думая, какая все-таки она вредная зараза. И тут заметил: стрелочка на телефоне загорелась. Не горела, значит, раньше? А сейчас – почему? Надо было прощаться.
– Не могу больше, все! Завтра спишемся!
– Еще секундочку! Правда, важное! – взмолилась Нина.
– Только быстро, а то меня сейчас тут рассекретят! – сдался он.
Ждать пришлось еще минуту. И опять пришла расплывчатая телесная фотография. Илья покорно открыл, уверенный уже, что она опять станет его искушать.
Это был ее живот.
Загорелый: в пупке торчит серебристая сережка-штанга. Кажется, совершенно плоский.
– Тебе привет.
Эта глупость Илью совсем выбила. Не знал, как на такое правильно ответить. Ему тоже привет? Ей? От кого? От папы?
Вспомнил Петины бельма в фонарном луче, вспомнил обмороженный колодец, тяжесть его тела, гидравлическую силу замерзших рук. Потом еще вспомнил, как Петя красными пальцами натыкивал безуспешно код в телефоне – раз, другой – помогая Илье его подсмотреть и хорошенько запомнить. Кому он хотел позвонить? Может быть, Нине?
– Ладно, прости, я понимаю, что это все бабья дурь! – раскаялась Нина. – Знаешь, у беременных еще и мозг атрофируется. Я прямо чувствую уже, как процесс пошел. Мужайся!
– Ок))
– А ты меня обратно к себе пустишь в квартиру? Если нет, я могу и тут перекантоваться. Просто соскучилась по твоему шесту для стриптиза!
– Нин, мне правда пора.
– Все-все. Все! Спокойной ночи!
– Спокойной)
Вот только сейчас, когда ему самому забрезжило хоть что-то впереди, стало настигать и другое: кто будет за него выполнять все эти обещания, которые он Нине щедро дает? Кто будет – за Петю?
Спас он ее? От чего? От того, чтобы не по-христиански?
Ни одного ответа. Даже эхо молчит: квартира слишком для эха маленькая и заставленная старым барахлом.
Как было лучше? Как было бы?
Она ведь узнает, скоро узнает, что он мертв, что убит. Найдут его в коллекторе, и даже если на опознание не поедет, тогда – что?! Все равно – на похороны. Зачем он вчера полез в колодец к Хазину? Как теперь поверить снова, что Хазин – это он и есть?!
Илья выбежал в коридор.
Материнская спальня была еще заперта – как захлопнулась, так Илья, порезавшись на этом, к ней больше и не подходил.
Водки если еще влить, можно совсем расшататься. Водку одному нельзя, она ему прободает пленочку между умом и безумием, которое у любого человека в специальном пузыре, как желчь, внутри хранится. Просочится темная желчь и выест ему все нутро.
