Надо заболтать эту тягость, эту гадость, надо затанцевать ее, музыкой громкой задавить ее, гадину, весельем ее, весельем – как каблуком сколопендру какую-нибудь растереть по асфальту!
С кем? С кем бы?
И тут вспомнил: Гоша! Гошин же телефон есть. Он же предлагал: пиши-звони, давай дружить! Вторник – и что, что вторник. Не так-то еще и поздно. Он, может, и угостит Илью своим смехом, своим хмелем, своим порошком, и чем угодно, чтобы до завтра, до солнца Илье не чувствовать времени и не быть одному.
Нужно с материного телефона набрать ему, как собирался.
Где он? В ее комнате, в прикроватную тумбочку положил. И там же зарядка.
На кухне выточил все-таки ножом из спички отмычку – на этот раз не дал ей себя порезать. Сел рядом с материной дверью на пол, смеясь над тем собой, который комнату собирался с пистолетом штурмовать. А из-под двери сифонило ледяным, и щель была залита тьмой, как эпоксидной смолой.
Ничего; поковырялся в замке – отпер.
В комнате был ледник. Никого. Тюль от открытой форточки надувался, летел. Врубил свет. По полу были расшвыряны ветром какие-то справки с печатями на серой поликлиничной бумаге. С подоконника сдуло.
Он присел на кровать, выдвинул ящик. Мобильник тут, тут и зарядка.
Воткнул, чтобы далеко не ходить, прямо здесь, за тумбочкой. Чтобы не показывать матери, будто он от нее бегает. Ток вроде пошел, но телефон не оживал, упрямился. Отдай мне его, тебе-то он сейчас зачем?
А мне нужен, чтобы позвонить Гоше. Гошану. Чтобы он меня вытащил в город. Чтобы я мог с ним прокатиться по ночным проспектам, в хлам нажраться в каком-нибудь баре за его счет, чтобы он научил меня так же вот трещать ни о чем без остановки – и чтобы люди меня так же слушали, разинув рот. Чтобы он свою легкость мне преподал, свое нахальство, чтобы я мог с незнакомыми девушками знакомиться, как он, чтобы я понял, как жить одним днем, даже если впереди еще сто лет. И я пойду сегодня тусить, ясно? Пойду, и все!
Чтоб не думать.
Закрыл форточку – пусть больше не пугает.
Телефон мигнул зеленым – монохромный экранчик зажегся. Повертел в руках. Это было странно – держать ее телефон. Думать, что она его к уху прикладывала. В телефоне, все-таки, какие-то пылинки человеческой души из разговоров западают и оседают. То ли на мембранах, то ли на микросхемах.
Погладил его зачем-то.
Ладно. Где тут Гошин номер?
Уже совсем на секундочку включил Петин айфон, быстро нашел в нем Гошу, и в материн мобильник перебил по цифре. Все, можно звонить? Времени, правда, без четверти двенадцать. Но зудело, не унималось.
Он нажал кнопку с поднятой зеленой трубочкой. Деньги-то у тебя остались на нем, ма? Пошли комариные гудки – и Илья осторожно приложил телефон к уху тем местом, которым его к своему уху прижимала мать.
Прогудело-прогундело: раз, пять, десять. Включился автоответчик – Гоша-бодрячок предлагал выкладывать, зачем его ищут, божился перезвонить. Нет, погоди, ты мне сейчас нужен, а не потом. Потом будет суп с котом.
Набрал снова. Опять стало отсчитывать: туу, туу, туу. Сняли.
– Але?! – испуганный девчачий голос.
– Привет, – хрипло сказал Илья. – А Гошу можно?
– Гошу? – растерянно переспросила девушка.
– Ну Гошу, да. Это ведь Гоши номер?
– А Гоша умер, – сказала она.
– Что? – сказал Илья.
– Умер. Правда. Полчаса назад. «Скорая» сказала. Ему с сердцем плохо стало.
– Как с сердцем? То есть?!
– В караоке, – ответила она, как будто это все объяснило. – Я сейчас в больнице. Мы сегодня только утром с ним познакомились. А вы его хорошо знаете? Вы можете сюда приехать? И тут милиция. А то я ничего не понимаю.
Илья сбросил ее. Нажал кнопку с красной брошенной трубкой и подержал, чтобы мобильник сдох. Дольше, чем надо. Потом кинул его на кровать.
То есть спрашивал он у нее, а сам уже прекрасно знал, в чем дело. От чего может стать плохо с сердцем у парня, которому еще тридцати нет и который только с утра затарился кокосом? От одного. Передознулся. Зазвал девчонок в караоке, угощал их там, может: все по своему утреннему плану. Кроме последнего.
А это ты ему продал.
Хазин отказывался ему давать, а ты дал. Хазин, который чморил его, плевал на него, который его за шута держал – перестал своего Гошу пичкать, но ты-то за него перерешил, переделал по-своему. Ты этому слабаку, этому болтуну, этому блаженному человеку впарил сразу шесть граммов, хорошую цену ему предложил! А он и взял – больше взял кайфа, чем дурацкое сердце-тряпка может выдержать. Жадность. Глупость. Скотство.
Ты взял чужой телефон, нашел в нем кого-то живого и веселого, искусил его и убил. Танцуй теперь, давай танцуй, болтай в полный голос – сам с собой! Один дери глотку, чтобы самого себя переорать.
Встал на колени перед материной кроватью.
Потрогал кнопочный телефон, который только от мертвых к мертвым мог звонить.
Я этого не хотел. Если бы мне дали протрезветь, я не стал бы и Хазина убивать, честное слово. А теперь одна костяшка домино роняет другую, они как-то сами рушатся, помимо меня.
Зарылся лицом в смятую подушку.
Помимо тебя? Вовсе нет: это ты их толкаешь. Ломаешь ногами лабиринт из костяшек-судеб, в котором оказался, чтобы только самому выпутаться и сбежать, чтобы уйти от наказания, которое заслужил. Хазин отправил тебя на зону, а что этот сделал тебе? Этот никому ничего не сделал. Он – за что заплатил? За какую-то жадность? За свою – или за твою?
Не хватило тебе Пети? Теперь ты аккуратно, за лесочку вытащишь из черного телефона тех, кто несмотря ни на что любил Хазина, и их жизни тоже порвешь?
Друг, девушка, мать с отцом.
Как, думаешь, твоя блядская клоунада аукнется им, когда они поймут, что случилось? Как Нине будет удержать Петиного ребенка в животе, когда она на похоронах будет гадать, кто ей вместо него писал? Как отец, который гордится – видно же, что он на самом-то деле гордится! – тем, что из сына такого хищника воспитал, что тот еще сильней и хищней его вырос, будет его в землю закапывать, единственного?
От этого – тоже сбежишь? А?
Илья вскочил, вырубил ей свет, шваркнул дверь со всей силы, метнулся в кухню, плеснул в себя водки.
Потискал Петин телефон.
Дернул Хазина опять из посмертия.
Еле дождался, пока тот придет в себя, вырулит из беспамятства.
Давай сюда отца своего, давай этого упрямого осла! Он все ноет, что ты ссышь с ним по-мужски поговорить – ну давай, вызови его на разговор!
Нашел переписку с Юрием Андреевичем.
Вдавил буквы такой тяжелой рукой, что волна по экрану пошла, как от камня по воде: «СПИШЬ?»
