Было трудно, но Илья сделал шаг к ним. Еще один.
Вышел на край света. Топнул ногой. Вздернул руку. Качнул плечом. Хлопнул в ладони. Нутро дрожало. Мембраны гуляли. Топнул еще. Не в ритм. Танцуем. Слишком громко. Танцуем! Хлопнул. Где ты там, Гоша? Хотел с тобой вот так. Раз! Вчера погоревали, сегодня танцуем. Что от тебя осталось? Два! Ничего! Пока! Три! Еще! Хотел семь лет назад так! Что я там чувствовал? Не в такт. Плечи свело. В ногах судорога. Ни хера не гнется. Раз! Болели уши. Танцуем. Что я там чувствовал? Хочу еще раз это почувствовать. Дискотека продолжается. Продолжается жизнь! Раз! Ляля. Та-та!
Старался.
Вспотел. Скинул куртку. Пошел в сортир, напился из-под крана холодной воды. Отдавало ржавчиной и хлоркой. Умылся. Вернулся на танцпол. Тяжело трезвому. Как тяжело трезвому, господи.
Каблуками в пол вбивал, давил сколопендр. Гошину смерть. Петину смерть. Проехали! Танцуем! Ухуу! Мы уедем, они останутся! Мы-то живы! Что плакать! Кивал головой в такт музыке – все точнее.
Один посреди танцпола, в пузыре.
И Нина останется, и отец Петин останется, и мама. Найдут они Петю. И все, что ты им тут наплел, добряк, расползется-разорвется к ебеням. Поймут, что он убит. Что в его телефоне паразит завелся. Что заставлял труп плясать, за веревки дергал. Что убийца вместо их сына просил прощения, за любимого делал предложение. Поймут они, что это не кривляния были, не глумление? Нет. Не поймут. Вышел зэк, отомстил обидчику, не наелся, стал еще семью зарезанного изводить. Твои судороги им будут ужимки. Кайся сколько хочешь – они бы лучше твой хрип послушали. Не выкинет она ребенка после этого? Тата! Ляля! Громко было: себя даже не слышно. Раз. Раз. Раз. Час, два, три.
– Ты смешноооой! – крикнула ему в ухо какая-то девчонка.
Он кивнул ей.
Выпил еще воды из-под крана. Снова на танцпол. Закапывать и улетать.
Нинина улыбка над телефоном. Кольцо, цветы, шампанское. Так не лучше, а как лучше?
– Папиросы нет?! – спросил он у девчонки. – Покурить?!
Поднялся по ступеням из подвальчика в стужу. В ветер.
Три ночи, все менты спят? Включил мобильник. Тот и не зарядился почти, хотя был воткнут в сеть столько часов. Заканчивалось, наверное, Петино дополнительное время.
Пришло.
От Дворника: «В 10 в Президент-отель, пускай твой человек спросит Магомеда на ресепшен, успееш?».
От Нины: «Это свинство. С их стороны».
Дворнику: «Успеем». Нине: «Люблю!!!». В три ночи: обычное Петино время для признаний.
А что ты, Илья, можешь сделать? Что ты можешь сделать, когда все уже сделано. Из подвала лупили басы, снова пошел присвист и сладкоголосье. Выходил цветной дым.
– Поехали ко мне, – говорила рядом пьяная девочка пьяному мальчику.
Целовались, смеялись. Что-то им в дыму маячило прекрасное, удивительное. Жизнь обещала их только баловать.
Стрелочка загорелась.
Больше нельзя держать телефон при себе. Думаешь, волки так запросто отступились от тебя? Нет: они ведь заставят рестораторов поднять все камеры, опросят официантов, будут искать Петю на видео. Сравнят время, найдут Илью. И в следующий раз не мимо-слепо будут на него смотреть, а в глаза.
Надо прощаться с Петей. Отрываться от телефона. Сейчас.
Впереди без него не так уже и много осталось.
С утра в ФМС – надеясь, что матери никто с вопросами не звонил, что все по плану. Потом, с паспортом, в Президент-отель. Оттуда с деньгами в морг. Из морга на самолет. Завтра ночью Ильи тут не будет. Та-та-та! Сегодня последний вечер. Танцевать!
Сошел обратно, теперь уже один на танцполе. Никого и не надо.
Пялился в стробоскоп.
Пора отсоединяться от телефона. Снимать ошейник, снимать крест. Самое главное уже сказано и услышано.
Просто выбросить его? В реку кинуть?
Тогда они точно поймут – и быстро, что писал самозванец. И тогда вместо мира, который он попытался за Петю с ними заключить, вместо покоя ему – будет ему неизбываемая тоска, а им всем – ужас и никогда не закроющаяся язва.
А можно пойти сейчас на Трехгорку – и вернуть телефон Пете.
Сейчас, как будто его этой ночью только убили. В холоде он не сильно поменялся, наверное? Илья не эксперт. Может сойти за правду. Может? Попробовать надо. Чтобы Петины извинения были приняты, раскаяние зачтено; чтобы любовь его еще позвенела в воздухе хоть сколько-нибудь лет.
Нельзя было у Пети еще и эту неделю отобрать.
Но если завтра что-то сорвется? Как он без телефона, без связи? Как с Дворником, если будет опаздывать?
Как-нибудь. Тут важней.
Доплясал.
Ушел.
* * *
Отцу написать, что прощает его за все, и у него попросить прощения – по-честному, теперь понимая, за что извиняется. Мать просто поблагодарить за любовь, за то, что не бросала, что терпела и прощала. Нине – что будет всегда скучать, и чтобы его родителей простила и прощала, потому что они стареют, сохнут и крошатся, но если она у них внука заберет, у них от Пети не останется совсем ничего. Каждому нужно было прощальное письмо составить: и Илья, пока шагал по мгле, их все уже в уме составил.
А когда добрался по кирпичному лабиринту к люку и нажал на телефоне кнопку, чтобы записать буквами, то понял: ничего не отправит никому. Телефон мигнул только в последний раз и окончательно сдох.
Отыскал давешний лом, натужился – сдвинул его еле, как гранитную плиту. Стал стирать с телефона отпечатки. Подышал на зеркальце, снял рукавом испарину. Ничего от Ильи не должно остаться.
И тут сзади заговорили, зашагали – пьяные шли компанией. Из баров шли – может, из «Хулигана».
К нему прямо, с каждым шагом. К нему! И вышли.
Секунд хватило только кинуть ему айфон вниз.
Крышку задвинуть – не хватило.
17
Утро нового дня наступало нехотя, улицы завесило мутью, солнце растворилось в тумане, как шипучая таблетка. Как будто бог в лежку грипповал и не мог себя сегодня заставить весь этот мир опять как следует вычерчивать. Моросило.
Что успели увидеть пьяные на Трехгорке, чего не успели – он не знал. От люка уходил к ним спиной, на оклики не оборачивался. Новости узнать неоткуда: телефон теперь у Пети. Было без этого черного аппендикса сиротливо: гулко внутри, пусто в кармане.
На Новослободской Илья торчал еще до открытия, второй в негласной очереди. У охраны на входе в ФМС играло радио; пока еще не пускали, Илья приник к стеклу, чтобы по его дрожанию угадать, нашли ли Хазина, есть ли подозреваемые.
Ведущие рассказывали про Трампа – тут охранник сделал погромче, но потом, когда что-то, кажется, озвучивали про Трехгорную мануфактуру, он заскучал и приглушил.
